— Что ж, мы вас не торопим, — как бы подводя итог беседе, сказал Шавловский. — Подумайте. Учтите, что тут перед вами перспективы. Во-первых, ваша книга — это уже готовая диссертация. Мне говорил Вакуленко, редактор издательства. Ведь вы его знаете? Кстати, он сейчас гостит у нас. Во-вторых, вы специализировались в области лесонасаждения. А сейчас это дело снова приобретает актуальность.
— Как это снова? Еще Докучаев показал, что такое лес для народа, для страны, — заметил Кардаш.
— Есть новое решение, — подчеркнул Шавловский.
Кардаш пожал плечами.
— Для меня это давно решено.
Шавловский встал.
— Пойдемте к Панасу Юрьевичу. Дед хочет с вами познакомиться. Мы его — конечно, за глаза — дедом называем, — говорил Шавловский, пока они шли по длинному коридору. — Много знает, умнейший человек. Но, между нами говоря, с ним иной раз нелегко. Нелегко! Старая, знаете ли, закваска, а времена меняются. Кое в чем не ориентируется, кое в чем оглядывается назад. Одним словом, дед!..
— Назад? — Кардаш даже остановился. — Я слежу за каждой статьей Решетняка, и это всегда новое, живое слово. А что касается старой закваски… ей иной раз только позавидуешь.
Шавловский ничего не ответил.
У обитых клеенкой дверей он пропустил Кардаша вперед. Навстречу им из-за стола вышел сухонький человечек лет шестидесяти, с седым, должно быть жестким, ежиком над высоким лбом. Обыкновенное, с несколько резкими чертами лицо, маленькие, колючие и очень любопытные глазки чем-то напоминали Кардашу колхозных многоопытных дедов, каких немало встречал он в своих скитаниях. Но это был не просто дедок, а Панас Юрьевич Решетняк, тот, кто насаждал первые лесные полосы в первых украинских колхозах, кто так много сделал, чтобы практически и теоретически утвердить основы лесо-культурной агротехники.
— Так вот вы какой, — разглядывая Кардаша, сказал Панас Юрьевич, когда они уселись у стола. — Отлично, отлично… Вам Леонид Кондратьевич говорил? Ну, и как же вы?
— Надо подумать, — ответил Кардаш. — Кроме того, есть одно обстоятельство. Ведь я не защитил диссертации. А должность старшего научного сотрудника…
— Послушайте, — перебил его Панас Юрьевич. — Вы такой молодой, а уже формалист… Что значит диссертация? Вон те дубки и клены, что вы здесь посадили, — он показал пальцем за окно, — для меня значат больше, нежели кандидатские дипломы ученых верхоглядов, которые к живому дереву и не прикасались.
Шавловский засмеялся и подмигнул Кардашу: вот, мол, каков у нас дед!
— Как там, на песочке? — спросил Панас Юрьевич.
Кардаш стал рассказывать о своих Каракумах. Шавловский послушал немного и, воспользовавшись паузой, сказал:
— Я пойду, Панас Юрьевич. Там у меня…
— Пожалуйста, — кивнул Панас Юрьевич и проводил Шавловского недовольным взглядом. — Не интересуется… А я, дурень, когда-то трое суток тащился палубным пассажиром, сухари грыз, чтоб только глянуть на эти пески. — Он мотнул головой. — Ну-ну, дальше… А как посадочный материал? И теперь возите сеянцы черт знает откуда? А они болеют, не выдерживают перемены климата?.. И снова перепахиваете песок, бросаете его на волю ветра вместе с сосенками?
— Вот как раз над этим мы работаем, над этим бьемся…
— Хе-хе… А чего добились?
— Выращиваем свой посадочный материал. С муками, но завели свои питомники.
— Ветер, конечно, их бьет, засыпает? — Кое-кому могло бы показаться, что Панас Юрьевич спрашивает даже со злорадством.
— Делаем камышовые ограды. В два метра вышиной.
— В два метра! Поливаете?
— Поливаем.
— И растут?
— Лучше, чем привозные. Однолетние погибали. Тогда мы, вопреки указаниям, стали сажать двухлетние сеянцы. Пошло.
— Вопреки указаниям, — теперь уже и в самом деле со злой горечью засмеялся Панас Юрьевич. — Сидит где-то за тысячу километров его высокочиновная ученая светлость и дает указания всем и вся: сажайте однолетние… Сеянцы гибнут, зато инструкция живет! И даже процветает… Хе-хе-хе.
И тут же — он любил крутые повороты в разговоре — Панас Юрьевич спросил:
— Работали еще над своей рукописью? Читал, читал… Стоящая книга.
Кардаш растерялся, точно школьник, и удивленно взглянул на Панаса Юрьевича. Тот улыбнулся хитро и весело.
— Это ведь я писал, когда был еще в министерстве, рецензию. — И замахал руками. — Только первую, первую…