— Я предупреждала тебя, — говорит Зинаида Кирилловна, — но ты не принял во внимание… И вот начались разговоры. Ты хочешь, чтоб дело зашло слишком далеко?
— Какие разговоры? О ком? О чем?
Зинаида Кирилловна бросает на меня строгий взгляд:
— О товарище Диденко и о товарище Кагарлык.
— О Люсе и Степане?
Зинаида Кирилловна поправляет:
— О товарище Диденко и о товарище Кагарлык.
— Ясно! Но какие же разговоры? Почему я ничего не слышал?
— Это очень плохо, — она сожалеюще смотрит на меня. — Надо прислушиваться! Надо знать, о чем говорят в коллективе.
Голос Зинаиды Кирилловны звучит назидательно. Еще бы: я молодой секретарь и партийный стаж у меня, к тому же, меньше… Да, это порок. Это тяжкая вина.
Я смотрю на нее и не знаю, что ей сказать. Потом спрашиваю:
— Послушай, Зина, — я умышленно перехожу на неофициальный тон, — скажи, пожалуйста, потому что я в этих делах профан и невежда… Неужели не может быть дружбы между мужчиной и женщиной и чтоб это не вызывало косых взглядов, пошлых намеков и подозрений?
— Тебя интересует эта проблема вообще, теоретически, или данный конкретный случай?
Делаю вид, что не замечаю ее язвительного тона, и отвечаю совершенно серьезно:
— Прежде всего меня интересует сама проблема. А от теории уж попробуем перейти к практике.
Голос Зинаиды Кирилловны становится тверже, а глаза смотрят еще суровее.
— А мне кажется, — говорит она, — что прежде всего ты должен был бы заняться именно практикой. Разве ты не понимаешь, что Диденко — это дурной пример для молодежи? У нас двадцать специалистов комсомольского возраста.
— Диденко — талантливый инженер, — говорю я. — Если хотя бы треть молодых специалистов возьмет его за образец, наш институт сделает мировые открытия.
— Я вижу, ты не склонен серьезно отнестись к этому делу.
— Никакого дела, Зина, нет. Есть два товарища. Правда, они совершили неосмотрительный шаг: пошли посмотреть кинофильм, не согласовав вопроса с партбюро…
Зинаида Кирилловна перебивает:
— Шуточки шутишь? Должна тебе сказать, что Иван Иванович Чернобай реагировал бы на это иначе. У него, возможно, были свои ошибки и недостатки, но он хорошо знал, что коллектив не может проходить мимо таких фактов.
Это опять язвительный намек на то, что я секретарь молодой и неопытный. Иное дело — прежний секретарь, Иван Иванович Чернобай. Тот учреждал комиссии, расследовал, расспрашивал. Да, Чернобай любил сигналы. Но мне не хочется сейчас вступать в спор о Чернобае. Я имею о нем свое мнение, и этого достаточно.
— Чего же ты хочешь? — спрашиваю я.
Зинаида Кирилловна вспыхивает, глаза ее щурятся, она краснеет все больше и больше, становится пунцовой.
— Я тебе уже говорила. Речь идет об их моральном облике, и коллектив обязан предупредить…
В конце концов и у меня есть нервы. Я тоже умею говорить ледяным тоном:
— От твоей морали, Зина, задохнуться можно.
Какое-то мгновение она растерянно смотрит на меня. Губы ее дрожат. Чувствуется, что она лихорадочно ищет колючее, уничтожающее слово. И вдруг из глаз ее брызжут слезы. Она закрывает лицо руками и, судорожно хватая воздух, плачет.
Это уже недозволенный прием в полемике. Потому что, когда женщина плачет, ей нетрудно заставить каждого признать, что она права.
Стою растерянный, беспомощный и ругаю себя за то, что не умел как-нибудь иначе поговорить с ней. Наконец догадываюсь подать ей стакан воды и начинаю мямлить какие-то пустые слова, чтоб ее успокоить.
Всхлипывания ее уже затихают, но в этом тихом плаче еще больше горечи. Ее слезы, ее скорбный вид говорят, нет — кричат, кричат без слов: «Вы только подумайте! Нравственность гибнет, а к сигналу никто не прислушивается…»
Меня так и подмывает сказать в ответ что-нибудь резкое, злое. Но я молчу, потому что, пока женщина плачет, она права. Ставлю стакан с водой на стол, чтоб (ненароком!) не швырнуть его об пол…
И опять я замечаю седые волоски на висках у Зинаиды Кирилловны и тоненькие морщинки; я вижу, как торопливо стряхивает она слезы с ресниц, не вытирает, а стряхивает их вниз, чтоб не появились новые, более глубокие морщины.
Мне становится от души жаль ее. Что-то надо сказать ей. Но что именно? Что сказать?
ПРОСТЫЕ ЗАБОТЫ
1
Январским днем по обледенелым проводам, грустно гудевшим в степи под порывами колючего ветра, пришла из райисполкома в колхоз «Октябрь» короткая телефонограмма. Надо было выделить четырех делегаток на областное совещание женщин — передовиков сельского хозяйства.