— Э, нет, Ганна Михайловна, — мягко возразил Цымбал. — Что нам люди скажут, если мы лучшую звеньевую не пошлем в область?
— Пускай так, — быстро согласилась Ганна и отвела глаза. Видно, ехать ей все-таки хотелось. — Но чтоб не одна. И выступать не буду… Каждый год меня Сытник на трибуну тащит.
— Ладно, ладно… — Цымбал подумал немного и спросил: — А кто же в прошлом году отказался ехать?
Ганна молчала.
Григорий Иванович, потирая лоб, стал припоминать:
— Настя как будто… Гаврилючка.
— Настя Гаврилюк? — удивленно переспросил Цымбал, и перед глазами его возникла разбитная, веселая молодица. — Что ж это она?
— Вот не припомню, — пробормотал Григорий Иванович.
Стрельнув глазами из-под яркого платка, Ганна сердито проговорила:
— Такой языкастой, как Настя, у нас в колхозе больше нет.
Цымбал улыбнулся:
— Невелика беда. Зато бураки у нее отменные.
После обеда несколько растерянный бухгалтер сообщил Цымбалу, что Настя Гаврилюк и на этот раз отказалась ехать.
— Человеку почет, а она нос воротит, — возмущался старик, но ничего толком объяснить не мог.
— Попросите ее зайти ко мне.
Уже смеркалось, когда в кабинет председателя вошла широкоплечая, статная женщина, блеснула серыми насмешливыми глазами и сразу же пригасила ресницами чересчур любопытный взгляд.
— Вызывали, Терентий Борисович?
Настя Гаврилюк не терялась в любой компании, но в присутствии Цымбала все-таки немного робела.
И сейчас она вспыхнула румянцем, когда Цымбал поздоровался с ней за руку и пригласил сесть.
— Некогда мне разъезжать, — глядя куда-то в сторону, деревянным голосом произнесла молодая женщина, когда Цымбал заговорил о совещании. — Скажите лучше, как у нас с минеральными удобрениями будет.
Цымбал ответил насчет минеральных удобрений и снова вернулся к поездке.
— Совещание продлится только два дня. Не так уж много времени…
Настя помолчала, потом нехотя заговорила:
— Дома муж, ребенок… Что мне разъезжать? А скажите, Терентий Борисович, гексахлоран привезут в срок? Или как прошлым летом?..
Усмехаясь про себя, Цымбал рассказал и о гексахлоране, посмотрел внимательно на Настю и от души посетовал:
— Жаль, что вы не хотите ехать. Совещание важное. А этот год у нас знаете какой?..
Настя наморщила лоб, должно быть придумывая, какими бы еще вопросами отвести неприятный разговор, но ничего не придумала.
— Ну что ж, — вздохнул Цымбал, — поедут другие.
— А кто едет? — живо спросила Настя.
— Думали послать вас, Чепурную, еще двух-трех.
Настя прикрыла глаза длинными ресницами; на лице застыло безразличное выражение.
— Не поеду.
— Может, муж не пускает?
Женщина подняла голову; в ее серых задорных глазах и смех, и уверенность в себе.
— Что вы! Он у меня не такой…
Цымбал знает Настиного мужа, бригадира колхозных строителей Степана Гаврилюка. Это верно, он не такой…
С насмешливой ноткой в голосе Настя продолжала:
— И без меня обойдутся. Вот Ганне непременно надо ехать. Что передовая, это само собой. А может, и жениха где-нибудь подцепит. Пора.
Настины глаза блеснули и снова уставились в стол. Полные губы дрогнули, но она крепко сжала их, пряча недобрую усмешку.
Цымбал через стол наклонился к ней и осторожно спросил:
— Настасья Васильевна, скажите откровенно: почему вы не хотите ехать? Или это секрет?..
Настя на миг растерялась, но тут же замкнулась.
— Какой же секрет? Некогда мне…
Она подняла глаза, встретила взгляд Цымбала, который, казалось, читал ее мысли, и торопливо, чтоб не успел прочитать все, проговорила:
— Не поеду я с Ганной, как хотите.
Напрасно бился Цымбал. Поссорились? Нет. Что-нибудь не поделили? Нет. Что же случилось? А ничего. Только «не поеду», и все тут.
Цымбал устало поднялся со стула. Ну что ж… И тогда Настя вдруг заговорила. Теплый жакет расстегнулся на ее высокой груди, платок сполз на плечи. В глазах уже не задорные огоньки, а подозрительная влага. Скажет несколько слов — и прикусит полную губу, скажет — и умолкнет.
— …Нацепила свои медали и на людей не смотрит. И чего, спрашивается, нос дерет? У меня, если захочу, пять таких медалей будет… И всюду ее вперед выставляют. И туда Ганна, и сюда Ганна. И чтоб это я как бедная родственница при ней? Не поеду!