Цымбал слушает. Ему кажется, что Настя чего-то недоговаривает. Но он молчит. Обронишь неосторожное слово — и все пропало.
Настя опускает глаза, еще сильнее краснеет и говорит не с паузами, как раньше, а быстро-быстро:
— И пускай не стреляет глазами во все стороны. Замуж пора… Сижу я в библиотеке. Вижу, пришла. Мнется, мнется, потом потихоньку Оле: «Дай, — говорит, — про любовь». Слышите? Начитается, а потом и на моего Степана удочку закидывать начнет. Уже и люди приметили, куда она целит… Коли ты передовая, читай агротехнику, газеты читай. Нечего про любовь, чтоб потом стрелять во все стороны!
Терентий Борисович крепче сжал губы. Упаси бог улыбнуться.
— Зачем вы себе лишние тревоги придумываете? Ваш Степан Климович — серьезный человек.
Настя поднимает голову и с гордой уверенностью говорит:
— Мой Степан очень серьезный. — Счастливая улыбка вдруг освещает ее лицо. — Только я вам скажу… — Она на миг запнулась, сердито дернула кисти платка. — Если глазками постреливать начнут, то и серьезный может коленце выкинуть.
Настя ушла.
А Цымбал пожал плечами, поскреб мохнатую бровь и пробормотал:
— Вот тебе, председатель, еще одна графа вне плана.
Он понимал: все спуталось у Насти в один несуразный клубок. И какая-то доля правды про Ганну, которая, как видно, задрала-таки нос, и оскорбленное самолюбие, не позволяющее ей играть роль бедной родственницы, и слепая ревность, подогретая, должно быть, чьей-то глупой сплетней. Попробуй разберись!..
Встретив на следующий день Ганну Чепурную, Цымбал посмотрел на нее иными глазами. «Так вот что о тебе говорят, Ганна!.. Однако наговорить могут всякого. Ты-то сам что думаешь о ней?»
— А я к вам, — сказала Ганна и посмотрела на Цымбала требовательным, ему даже показалось, сердитым взглядом. — Неужели Одарка Михнюк едет? Куда же это годится, Терентий Борисович? Опять нас люди на смех поднимут…
Цымбал старается вспомнить, которая из тридцати звеньевых Одарка Михнюк.
— А кто сказал, что она едет?
— Зозуля. Это он ее выдвинул.
— Ну, если бригадир выдвинул, так скажет, за что.
— Не скажет! — решительно отрезала Ганна. — Одарка магарыч поставит, вот он ей и суперфосфату больше подкинет, и машину в первую очередь даст… А теперь люди поймут — за пол-литра в область послал.
Цымбал колючим взглядом впился в круглое, разрумяненное морозом лицо звеньевой.
— А чего же вы молчите о таких делах до тех пор, пока…
Ганна покраснела, но взгляд Цымбала выдержала.
— Я не молчала! — сердито возразила она. — Я еще в позапрошлом году этого Зозулю… Так мне потом такое устроили, что хоть из колхоза беги!
— Разберемся, — успокоил Цымбал не столько Ганну, сколько самого себя. — Найдутся у нас передовые люди и без пол-литра.
Он пошел дальше, раздумывая над тем, что заставило Ганну так решительно восстать против Одарки Михнюк. Действительно ли Ганна озабочена, чтоб в число делегатов не попал человек, которого не уважают в коллективе? Или, может быть, привыкла привередничать и подбирать людей себе по вкусу? Назвала ж она Настю языкастой. Не очень-то ей, видно, хочется, чтоб и Настя ехала. А ведь такую звеньевую поискать!
Подходил к концу обычный утренний обход председателя колхоза. Он уже побывал на строительстве конюшни, в свинарнике, в мастерской… Оставалось еще по пути в контору зайти на молочную ферму.
Недавно построенный, с автопоилками — и подвесной дорогой, новый коровник был гордостью Цымбала. Это уже его труды, его бессонные ночи.
Фермой заведовала пожилая женщина, которая всегда и на всех надоедливо жаловалась. Звали ее Катя Захаровна, и это долго вызывало недоумение Цымбала. Потом он догадался, что уменьшительное имя осталось от времен далекой молодости, а вместе с сединой пришло и уважительное — Захаровна. Сегодня Катя Захаровна тоже начала с жалоб на фуражира, на возчика молока, еще на кого-то. Идя по широкому проходу между кормушками, она привычно перечисляла новые обиды и так же привычно гладила каждую корову; те смотрели на нее грустными, покорными глазами.
— Валя! — перехватила Катя Захаровна какую-то тень, метнувшуюся между коровами.
Подошла доярка, невысокая, худощавая, ее большие темные глаза горели детским любопытством.
— Что?
— Как у тебя сегодня? — спросила Катя Захаровна.
Валя певучим голосом протянула:
— В моей группе пятнадцать литров надбавки…
И погасила улыбку, чтоб не показаться нескромной.
— Вот видите, Катя Захаровна, — сказал председатель, — и зимой можно повышать удои. Надо только как следует…