Катится улицей смех. Снег звенит на невидимых струнах. И поет радио — далеко-далеко.
Люди медленно расходятся, исчезают поодиночке на коротких дворовых тропках. И вот уже не слышно прощальных перекликов. Только доярка Валя и Марина Дубчак неторопливо идут на свой — самый дальний — Лысый куток.
— Это я в город как раз на свои именины попаду, — с тихим смехом проговорила Валя.
— Сколько же тебе, Валечка?
— Двадцатый пойдет… — Повернув к Марине смущенное лицо, Валя спрашивает: — Скажите, Марина. Пожалуй, не стоит мне говорить Игорю про именины, правда? Он за подарком побежит. Не хочу…
Марина смотрит на нее улыбающимися, чуть грустными глазами.
— Глупенькая… — И, как старшая, поучает: — Скажи, непременно скажи. Пускай побежит. Да, Валя, пока молоды… — Темное облачко набежало на лицо Марины. — Мне было немногим больше, когда в сороковом году мы поженились с Иваном.
Видно, те же мысли, которые до того заставляли Марину молчать, теперь властно толкали ее: говори.
— А потом война… Ждала его, ждала. Когда вернулись наши, как я работала! Все думала: приедет Ваня, похвалит. Из пепла колхоз подняли. Выгоняли своих коровок и на пахоту и на боронование. Когда в сорок пятом сеяли, наши уже под Берлином были, и я надеялась — собирать урожай вместе будем. А не довелось…
Чужое горе сдавило Валино сердце. Она шла, уставясь вперед невидящим взглядом, и молчала. Безошибочное чутье подсказывало ей, что не нужны Марине ни слова утешения, ни сочувственные вздохи. Сильная — сама устояла, еще и другим руку подала.
— Даже не верится, столько мы работы переворотили. Горы! Помнишь, Валя? Это было, кажется, в сорок четвертом…
И Марика что-то торопливо рассказывает, а Валя слушает и удивляется: почему она вспоминает о таких мелочах? Ну, может, это и не мелочи, но что они значат, когда…
Валя видит строгий профиль Марины, ее то сжатые, то дрожащие губы, слышит незнакомый, глуховатый голос и вдруг догадывается: Марина говорит обо всем этом, чтоб приглушить боль воспоминаний.
Кусая губы, Валя с трудом произносит:
— Я не помню, Марина. Я тогда была маленькая…
Марина даже остановилась, пораженная. Боже мой, сколько времени прошло! Валя тогда была ребенком!.. И Марина вдруг почувствовала всю тяжесть своих лет.
— Словно три жизни у меня было, — задумчиво говорит она. — До войны коротенькое счастье. Потом оккупация, разорение, мое горе. И вот теперь… Есть такое старое слово — вдова. Ненавижу его… Три жизни… А как подумаю, так я еще и не жила совсем.
Валя идет рядом, ледяная глыба все сильнее давит на сердце. Как сложна жизнь! Нет, она не боится, ничего не боится! Разве она о себе думает? Валя хватает Маринину руку и горячо говорит:
— Я все отдала бы… Как Уля Громова, жизни не пожалела бы, чтоб у людей были счастье, радость… — И уже чуть слышно роняет: — Любовь.
— Без любви прожить можно. — Голос Марины звучит сурово и твердо. — Без правды не проживешь. Без правды, Валя, и счастья нет.
Несколько минут идут молча.
— Марина, а почему… Почему вы не выйдете замуж?
Марина не отвечает, и Вале кажется, что она не расслышала. Наконец доносится короткое, глухое:
— А за кого?
И опять Валя думает: «Ох, как все это не просто!»
Незаметно пришли на свой Лысый куток — крутой бугор над речкой, берега которой только угадываются на заснеженной долине. Далеко раскинувшиеся под ними поля казались бескрайними, как мир, как жизнь.
Возле Марининой хаты Валя порывисто обняла соседку, прижалась к ней щекой, поцеловала и, как бы убегая от чего-то, может быть от непрошеных слез, поспешила к своей хате.
Марина постояла немного. Еще раз взглянула на широкое заречье, на чуть заметную нитку дороги и, постучав сапогами, чтоб сбить налипший снег, вошла в хату.
3
Утром к председателю колхоза прибежала Настя Гаврилюк. Видно, и в самом деле бежала, потому что, тяжело переводя дыхание, могла произнести одно только слово:
— Поеду!
Озабоченный Цымбал удивленно взглянул на ее пылающее лицо и спросил:
— Куда?
— Как это «куда»? — В глазах Насти тревога, неуверенность и вместе с тем твердая решимость, которая, несмотря ни на что, привела ее сюда. — На областное совещание.
— Вот тебе и на! — сердито бросил Цымбал. — Говорил же я вам…
Настя опустила голову.
— Что ж теперь делать?
Молодая женщина посмотрела на него испуганными глазами.