— Планирование, — снисходительно улыбаясь, начал он, — это значит…
Тетка Килина не могла так быстро улавливать. В ушах звенело: «Значит, значит…» Она растерянно мигнула раз и другой. Ей, видно, хотелось договорить что-то свое. И, уловив короткую паузу в потоке слов, она рассудительно, без гнева (дело-то прошлое), но все-таки с явным укором сказала:
— Это вы, помнится, у нас на собрании дважды выставляли Пугача председателем колхоза. Надо было людей послушать…
— Правильно, — подтвердила Марина Дубчак и улыбнулась тетке Килине.
В глазах Сытника мелькнуло недоумение и испуг.
— Пугача не я рекомендовал, а районные организации, — быстро проговорил он.
— Я ж и говорю, — кивнула головой тетка Килина. — Я ж о том и говорю…
Сытник с трудом оторвал взгляд от карандаша Марины, посмотрел на свои бумаги, хотел вспомнить, на чем он остановился, и неожиданно, чуть более порывисто, чем следовало, бросил бумаги в ящик.
— Если больше вопросов нет, так на этом, значит, закончим, — объявил он и, обращаясь к Марине, прибавил: — А вам перед выступлением еще надо подготовиться.
— Мы ей поможем, — сказала Ганна Чепурная.
— Поможем, — пообещала тетка Килина. — Все конструкции дадим.
— Инструкции, — поправила Валя, краснея.
— А сын говорит — конструкции, — удивилась тетка Килина.
— Так это ж он про тракторы…
Все улыбнулись. Только Сытник поднялся скучный и утомленный.
— Значит… Пожелаю счастливого пути.
— Поехали, девчата! — весело сказал Цымбал.
До станции было недалеко, и они двинулись пешком. Валя подхватила Марину под руку и заглянула ей в лицо.
— Что, Валя? — ласково спросила Марина.
— Ничего. — Валя улыбнулась и глубоко вдохнула свежий, морозный воздух. — Едем!
Цымбал шутил, что напишет жалобу за то, что они не берут его с собой в область.
— Тетку Килину надо было подговорить, она б вас порекомендовала, — лукаво усмехнулась Марина.
— Будет вам над старухой смеяться, — отозвалась тетка Килина. Потом, хитро прищурившись, сказала: — Пойдемте скорее, а то я в том кабинете задубела…
Еще выпили пива в станционном буфете, еще посмеялись, разглядывая и оценивая друг на друге праздничные наряды. Не заметили, как и поезд подошел.
У вагона Цымбал крепко пожал женщинам руки; они столпились в тамбуре и, пока можно было видеть, махали ему платочками.
Поезд еще раз прогудел и исчез. А он стоял на перроне, смотрел, вглядывался, и теплая улыбка светилась на его изрезанном морщинами лице.
Когда по дороге в райисполком, где осталась машина, Цымбал мысленно стал перебирать те серьезные дела, которые были отложены или брошены в эти последние хлопотливые дни, ему вдруг пришло на ум, что именно в эти дни он сделал что-то особенно важное, понял то, чего до сих пор не умел понять.
И если раньше его иной раз огорчало, иной раз возмущало и злило то, что за каждое дело, по каждому поводу — возьми те же посевные планы — приходится бороться, тратить силы и нервы, то сейчас ему самому захотелось схватиться с кем-нибудь хотя бы и на кулачки. Цымбал засмеялся.
Его переполняло чувство глубокой благодарности к людям, с которыми он так сблизился в эти беспокойные дни. «А что, собственно, произошло? — спросил он себя. — Простые разговоры, простые заботы. Но какой бесцветной и никчемной была бы моя жизнь, не будь этих обогащающих душу забот».
КТО ТВОЙ ДРУГ
1
Заговорили о друзьях. Тема неисчерпаемая и сложная.
Началось с того, что кто-то задал вопрос: «Хотел бы я знать, сколько у меня друзей?» Панкратов сказал, что друзья — они как тень. Когда над тобой солнце, они тут же, рядом. А соберутся тучи, их не видать.
Алексеенко был другого мнения:
— Друзей у меня всегда полным-полно. Как же без друзей? А сколько их? Не будешь же друзьям вести учет. Иначе придется время от времени устраивать и переучет…
Алексеенко захохотал. Легкий характер! У него и в самом деле полным-полно друзей. И когда солнце, и когда тучи. Впрочем, небо над ним, кажется, всегда безоблачно.
— Полагаю, что речь идет о настоящих друзьях? — сказал Турбай. — У меня только один друг, с которым я могу говорить откровенно.
Коляда усмехнулся:
— Не настоящие, какие ж они друзья?
В течение двух недель я наблюдал за Колядой. Это был сдержанный и немногословный человек. Седой ежик еще сильнее подчеркивал смуглость его лица. Привлекал и вызывал доверие доброжелательный, хотя и чуть иронический взгляд глубоко посаженных темных глаз, пытливых и проницательных. Нравилась мне и его манера говорить с людьми — неизменно спокойная, исполненная собственного достоинства и уважения к собеседнику, будь то министр или уборщица конторы. Это, казалось бы, совершенно естественно. Но иной раз становишься свидетелем таких удивительных модуляций, что невольно проникаешься уважением к тому, что, по сути, должно быть нормой.