— А знаете, как цыганка гадала одному человеку? — спросил Панкратов. — Берет его руку, разглядывает на ладони все эти линии, продольные и поперечные, и говорит: «Есть у тебя друг, хороший друг, старый друг». Человек кивает головой. «Милый друг, чудесный друг. Ты с ним на рыбалку ходишь, чарочку выпиваешь». Человек кивает головой — здорово угадывает цыганка! А она продолжает: «Самый лучший друг, можно сказать, сердечный друг… Только знай, человек добрый, что не друг он тебе, а сволочь!»
— Ну, Панкратов, ты известный скептик. Конечно, бывает и так: друг, друг, а оказывается сволочью.
Алексеенко сказал это со свойственной ему беззаботностью. Когда у человека друзей хоть отбавляй, невелика беда, если кто-нибудь из них окажется сволочью. Алексеенко плюнет, может, даже засмеется и пойдет дальше.
— У вас, верно, тоже много друзей? — спросил я у Коляды. Мне казалось, что такого человека каждый рад был бы назвать своим добрым другом.
Коляда посмотрел на меня, пожал плечами и ничего не ответил.
— Человек меняется, — пустился в философию Турбай. — Одни характеры крепнут, другие крошатся. Значит, и дружба не может оставаться неизменной и вечной.
— Что такое друг? — Веселый Алексеенко тоже, видимо, настроился на философский лад. — По-моему, первым отличительным признаком должно быть: не ври. Говори мне в глаза то, что говоришь за глаза. Так?
— Святая истина, — невозмутимо-спокойным тоном подтвердил Панкратов. — Мы всегда требуем от наших друзей, чтоб они резали нам правду-матку. Когда же они эту правду выложат, мы удивляемся, как могли иметь дело с такими олухами.
Алексеенко захохотал. Коляда только внимательно посмотрел на Панкратова. А Турбай укоризненно покачал головой:
— Настоящий еж, иголки так и торчат.
— Довелось проглотить их немало, вот и торчат, — без улыбки ответил Панкратов, кивнул головой и пошел вдоль берега.
Немного погодя попрощались Турбай и Алексеенко.
Мы остались с Колядой вдвоем.
Вдали, на стройке, мелькали огоньки. Вспыхивали и гасли молнии электросварки. А здесь было темно и тихо.
— Встретил я однажды человека, — сказал Коляда, — который мог стать мне лучшим другом. А я плюнул этому человеку в лицо. Бывает так?
— Бывает…
Я приготовился слушать. Вечер. Днепр. Тишина. В такую пору люди и раскрывают душу. Но Коляда умолк. Мы посидели еще немного и разошлись — он к себе, а я в дом для приезжих.
Спустя несколько дней, собираясь уже в обратный путь, я напомнил Коляде:
— За вами долг.
— Долг?
— Помните, вы начали рассказывать о человеке…
Коляда нахмурился:
— Так уже обязательно?
Тут, конечно, надо бы из деликатности воскликнуть: «Что вы! Что вы!» — и пробормотать еще какие-нибудь пустые слова, свидетельствующие, что не в моем характере лезть в чужие дела. Но я ничего не сказал.
2
— Приходилось вам близко наблюдать молодого и самоуверенного карьериста? — спросил Коляда.
— Думаю, что это не столь уж редкое явление.
— Таким был я. Молодой, здоровый, самоуверенный. К тому же еще и рука в министерстве… О людях я привык судить быстро и безапелляционно, не раздумывая. Жизнь казалась мне широкой лестницей. Ступенька за ступенькой — вверх! Был я еще совсем зеленый специалистах, когда меня назначили главным инженером треста.
Однажды в тресте происходит столь заурядное событие, как профсоюзное собрание. Выбирают местком. Среди других кандидатов кто-то называет и мою фамилию. Отводы есть? Нет. Попадаю в список. А потом счетная комиссия оглашает результаты голосования: за — 2, против — 36.
В ту минуту я почувствовал себя так, словно кто-то влепил мне здоровенную оплеуху, так что звон пошел кругом. Провалили! И куда? В местком.
Я шел домой и ругался последними словами. Даже жене постеснялся рассказать. Буркнул что-то о служебных неприятностях, о дураках и завистливых недоучках и лег спать. Да черта лысого заснешь, когда твое самолюбие скулит, словно побитый щенок, а перед глазами вертятся, как на световой рекламе, эти идиотские цифры: за — 2, против — 36.
Если б я работал рядовым инженером, не занимая ответственной должности, то, вероятно, не так болезненно принял бы эту неприятность. Ну, не выбрали! Большое дело… В конце концов, это же местком, а не Верховный Совет. Но я был главным инженером. Слова «авторитет», «пост», как я их тогда понимал, для меня много значили. Я был убежден, что в моем лице оскорблены и поруганы все авторитеты, все высокие посты.