Через два года я стал управляющим трестом. Но в ту пору в моих глазах это был уже не трест, а трестах. Мне нужен был размах. Еще через три года поднялся на следующую ступеньку. Ну, а карьера, как вам известно, без показухи, без шума и треска редко обходится. Помните эту скандальную историю с очковтирательством на строительстве жилых домов? Полетел я с верхней ступеньки. Со строгим выговором. Вот тогда жена еще и еще раз припомнила Мартынюка: «Был бы рядом с тобой Мартынюк, не допустил бы этих дутых цифр». Вообще жена частенько мне колола глаза Мартынюком. Чуть что не так, она сразу: «Мартынюк поступил бы иначе, Мартынюк не промолчал бы…» Представляете?
— Представляю, — сказал я. — И что же дальше? Вкатили вам строгача, и вы поехали…
— Никуда я не поехал, — с некоторым раздражением перебил меня Коляда. — Туча-буча миновала, и меня тишком перевели в еще более крупный областной центр. И опять я пошел в гору. Были у меня опыт, имя, поддержка где надо. Ну и апломба не занимать стать…
Я внимательно слушал Коляду и уже не брался дописывать его биографию. Я ждал.
— Не так легко все это изменилось, — жестко сказал Коляда. — Много было всякой всячины. Жизнь крепко стукнула меня по голове. А тут еще с личными делами каша заварилась. Долго рассказывать.
Коляда замолчал. Потом с хмурой улыбкой посмотрел на меня:
— Есть у вашего брата газетчика страстишка человеку в середину заглядывать. Да уж ладно, начал — надо договаривать. Во время той истории с очковтирательством жена тычет мне статью в газете и говорит: «Через пять-шесть лет наш сын будет комсомольцем, что он скажет, когда прочтет?» Меня это взбесило: «Сопляк! Пусть сначала поработает с мое!» В общем, долго рассказывать… Если хотите знать, раньше моего сюда приехала жена. Почему, спросите, сюда? Очень просто. Здесь легче было устроиться и с жильем, и с работой — она врач. Три года мы жили врозь… Хватило времени кое о чем подумать. В том числе и о том, что скажет сын, когда подрастет. Через три года явился сюда и я. Стройка! — Коляда усмехнулся. — Великая стройка на Днепре. Конечно, на сцене это выглядит весьма эффектно: бетон, экскаваторы, перековка… Но я глубоко убежден: работа — всюду работа. Чтоб стать более или менее порядочным человеком, не обязательно куда-нибудь уезжать. Уверяю вас.
— А Мартынюка вы больше не видели?
— Видел. Случайно встретился с ним на улице в Харькове. Он со мной не поздоровался.
В НОЧНОМ ПОЕЗДЕ
Станция Лозовая возникла среди ночной степи словно мираж. Тысячи огней, грохот железа, разноголосый гомон. Перекликались близкие и далекие паровозы. А под окнами вагонов до смешного тонкий девичий голос взывал к сонным пассажирам: «Кому мороженого? Кому?..»
И снова тишина. Черная степь стелется вокруг. Поезд, тяжело дыша, пытается вырваться из ее плена.
Потом промелькнуло несколько тусклых огоньков какого-то полустанка. Прорезав тишину протяжным гудком, поезд помчался дальше. Эти светлячки для него слишком ничтожны.
В нашем купе ехало четверо. Марьян Левицкий и я возвращались из командировки домой, в Донбасс. Студентка, ее звали Тоня, направлялась в Ростов, на практику. Четвертым пассажиром была доктор Галина Максимовна, тоже из Краматорска. Она села на поезд в Харькове и приложила немало усилий к тому, чтоб перейти в наше купе. Я как-то перехватил ее глубокий, странный взгляд, устремленный на Левицкого. Но он, кажется, ничего не замечал.
Мы миновали, не останавливаясь, еще какую-то маленькую станцию или полустанок. Молодые тополя у приземистого здания склонились, закачали ветвями. Казалось, они хотели побежать вместе с нами, увлеченные светом и грохотом, но глухая тьма вцепилась в них и тут же укрыла с головой.
Минут через десять поезд остановился. Я выглянул в открытое окно. На соседней колее стоял мрачный и, очевидно, длинный товарный состав — без единого огонька, без единой живой души. Вдалеке слышалось тяжелое дыхание паровоза, гулко сталкивались буферами вагоны или платформы.
Это была та самая Краснопавловка, о которой рассказывал нам Левицкий, пока его не перебила Тоня своим неуместным возгласом.
Поезд двинулся. А мы так и не увидели станции, которую закрывала бесконечная цепь товарных вагонов.
— Простите, я не хотела… — виновато сказала Тоня, чувствуя, что молчание слишком затянулось. — Не надо сердиться.