Все это я понял, когда заглянул в вагон и увидел желтые лица раненых.
Я стоял и смотрел на девушку и не знал, что делать. Сказать ей что-нибудь хорошее, похвалить ее? Да что ей слова! Или, может, поцеловать эти потрескавшиеся, обожженные йодом, руки, бессильно повисшие в эту минуту? Но на фронте не в обычае было целовать женщинам руки.
Я стоял и смотрел на нее, чуть не разинув рот, пока вагон не двинулся. Махнул ей рукой, и она слабо улыбнулась.
Вот так я и запомнил ее на всю жизнь.
Не знаю, где она, кто она. Но сколько раз, сколько раз, оценивая свои поступки, свои мысли, я думал: а что сделала бы на моем месте та девушка в пилотке? И, честно говоря, мне иной раз становилось стыдно, до жаркой боли стыдно. Вот тут я отступился, тут промолчал, тут спрятался в кусты… А она? Она, я уверен, и сегодня ради людей, выполняя свой долг, не кривит душой, стоит под пулями. И не требует за это никаких наград. А с нами частенько так бывает. Сделаем что-нибудь и сразу же озираемся: видят ли наше геройство? Дадут ли медаль?..
Левицкий умолк.
— Покурить, что ли? — сказал он и вышел из купе.
Я лежал на верхней полке, закрыв глаза. Женщины молчали. Через минуту послышался тихий голос Тони:
— Я хотела бы, чтоб кто-нибудь помнил меня вот так, всю жизнь. Как это хорошо, правда?
Голос ее сорвался, она резко отвернулась к окну, за которым чернела беззвездная летняя ночь.
НАДЯ — УПРЯМАЯ ДЕВЧОНКА
1
Когда Надин гость ушел, мать пошутила:
— Еще одна железная дружба? Так вот и влюбишься когда-нибудь.
Ей понравился этот парень. Умные глаза, сдержанная, смущенная полуулыбка, чуть неуклюжие движения… И приятный голос, мягко звучащее полтавское «л».
Наде двадцать второй год. И все у нее дружбы железные. Тех парней, которые не могли удержаться на этой шаткой и острой грани, Надя беспощадно и навсегда исключала из круга своих товарищей. Каждое свое увлечение (разумеется, дружеское!) и каждое разочарование Надя переживала очень бурно.
Мать должна была выслушивать эти истории с подчеркнутой серьезностью. Упаси боже улыбнуться!
Но сейчас в голосе матери прозвучала ироническая нотка:
— Еще одна железная дружба? Так вот и влюбишься когда-нибудь.
— Уже, мама! — Надя подняла на мать сияющие глаза и сразу же опустила их.
— Что «уже»? — растерялась мать и прижала руку к груди.
— То, что ты сказала… Одним словом, Юрик, как писали в старых романах, мой жених. — Надя сделала реверанс. — Жених!..
— Боже мой! Жених… — Мать всплеснула руками. Холодок страха сжал ей сердце; почувствовала, что с этой минуты в жизни что-то резко меняется и неизвестно чего надо ждать от этой внезапной перемены. — Надюша, ты серьезно?..
Мать опустилась на стул. Растерянная улыбка застыла на ее лице. Не знала, верить или не верить собственным ушам.
— Ты серьезно, Надя?.. Господи, что ж ты молчала?
— Меня никто не спрашивал, — засмеялась Надя.
Она стояла возле тумбочки и ковыряла туфелькой ковер. Это занятие позволяло ей не поднимать глаз, не смотреть на удивленную и ошарашенную мать.
— Мы так привыкли к твоим железным дружбам, — жалобно проговорила мать. — Боже мой, жених! Я даже не успела разглядеть, что он из себя представляет.
— Понимаешь, мама, сперва я сама должна была как следует разглядеть…
— И что? Разглядела? — Мать встревоженными глазами смотрела на дочку, чувства ее раздваивались. Перед ней стояла высокая статная девушка, но ведь это ее Надюша, дитя, которое еще недавно… И одновременно мелькнула новая мысль: «Господи, это уже старость!» И стало страшно.
— Мама, он хороший, он… Я его люблю!
Мать покачала головой. Ну, конечно, он хороший. Это все, что она успела заметить…
— А отец? Что скажет отец?
Надя на краткий миг смешалась. Однако не замедлила с ответом.
— Отец имеет лишь совещательный голос. И то…
— Ох, Надюша!
С тех пор как она начала ходить и пролепетала первые слова, в доме только и слышно было: «Ох, Надюша!..» Ничем нельзя было угомонить или заставить хоть на шаг отступить от своего упрямую девчонку, когда она звонко и настойчиво объявляла: «Хочу и буду!»