— Ой, сейчас кинет бомбу.
И она кинула.
Молча развернула газету и вынула рыбину. Без головы.
Кто-то засмеялся. Кто-то крикнул:
— А что ж это с ней случилось, с беднягой?
Лицо у Ярины было суровое и скорбное.
— Беда, люди, — сказала она. — Голова протухла. Рыба, вы знаете, гниет с головы.
И посмотрела на Веренчука. Тот почернел, в его угрюмом взгляде сквозили злоба, страх и растерянность. «Что ей известно?» — спрашивал он себя.
Ярине не много было известно.
— Расскажи про корову, про Рыжуху, — напомнила Ярина. — Признайся людям.
Пришлось Веренчуку признаваться. Предпочел рассказать об одном грешке, чтоб не всплыли десятки других. Только копни!
Рыжуху, по которой болело сердце Ярины, Веренчук с кладовщиком вывезли потихоньку на чужой машине в соседний район и там с помощью знакомого им спекулянта продали, а деньги поделили. В колхозных бумагах появился фальшивый акт о том, что Рыжуха сдохла от воспаления легких.
И казалось, все шито-крыто. Никто об этом не знал. Даже когда судили кладовщика (за недостачу продуктов в кладовой), историю с Рыжухой удалось Веренчуку утаить, как и еще кое-какие махинации. И все забылось бы, если б не Ярина.
Покаялся Веренчук, уплатил за коробу сколько полагалось и пошел на рядовую работу. К тому времени уже почти вывелась мода переставлять с места на место руководителей с протухшей головой.
Надоела народу эта музыка — что ни год менять председателя, подводить невеселые итоги и тащиться в хвосте, среди самых отстающих. Так что, когда колхозникам порекомендовали Павла Даниловича Мазура, они с охотой выбрали его председателем правления.
Инженер-экономист Мазур, работавший до того в областном плановом отделе, взялся за дело с веселой и яростной энергией, с верой в людей. Конечно, много значило и то, что существенно изменились условия в сельском хозяйстве, немало разных препон было смыто потоком жизни.
Пошел «Червоный шлях» в гору.
Когда Мазур после года работы сделал свой первый отчет, кое-кто подшучивал:
— Скучно бабе Ярине. Нечем собрание развеселить. Что это за председатель? Не пьет. Не крадет. К чужим молодицам не льнет.
Народ шутил. А Веренчук от этих шуток чернел и злобился. Никто не знал, как люто возненавидел он Ярину после того памятного дня. Возненавидел и Мазура, за то, что ему верила, что его уважала Ярина.
Но все это он прятал подальше от людских глаз.
На Мазура Веренчук смотрел приветливо и преданно. С Яриной вежливо здоровался. И в колхозе работал исправно.
На третий год председательствования Мазура поставили Веренчука заведующим новой, только что построенной, свинофермой — железобетонной, оборудованной водопроводом, автопоилками и подвесной дорогой.
Не по душе это пришлось Ярине на первых порах. Но затем — справедливости ради — должна была признать, что работает Веренчук старательно и по заслугам их ферму во всем районе считают образцовой.
До сих пор, до самого этого проклятого вечера, ни в чем не могла упрекнуть его. Ничего не скажешь, умеет Веренчук работать. А еще лучше умеет показать свою работу, чтоб видно было всем — и вблизи и издалека.
4
Посреди широкого двора, замкнутого прямоугольником колхозных ферм, стоит Ярина, сложив на животе натруженные руки.
Стоит, как монумент. Бронзовое лицо. Руки большие, мозолистые.
Смотрит вокруг. Ничто не укроется от ее глаз, окруженных сетью частых морщинок.
Промчался на мотоцикле бригадир — дым, треск. «Чертопхайка», — пренебрежительно думает Ярина и отворачивается. С шутками, смехом спешат к коровам девчата. А над коровником вертится большое колесо. Ветряной двигатель. Старуха смотрит на него добрым взглядом и вспоминает прежние ветряки. Что за красота была! На всех пригорках вокруг села высились ветряки, крыльями размахивают, а все на месте. Повывелись ветряки, да пришел двигатель с большим колесом, вертится день и ночь. Кажись, и ветра нет, чуть-чуть дышит воздух, а колесу и дыхания того довольно — живет, движется.
Снова поворачивает голову Ярина, видит, как по канату подвесной дороги неслышно ползут к свинарнику вагонетки. «Дворец, — говорит себе Ярина, окидывая взглядом новую ферму, — у помещика не было такого. Куда там!»
Вспоминается ей, как впервые пришел сюда Мазур. Три года назад стоял здесь холодный вонючий сарай. Покачал головой, нахмурился. «Разве это ферма? — сказал. — Это же свинушник! А в нем тощее и голодное свинство».
Бежит от дум Ярина, а они все к одному возвращаются: Мазур.
И начинает она большой разговор. Сама с собой. Это всего лучше: по крайней мере, что захотела, то и сказала!
Зачем ты, Мазур, приехал сюда? Городскую квартиру, службу хорошую бросил. Жену-докторшу с собой привез, чтоб в больнице работала. Детей в школу отдал… Зачем ты приехал? Чтоб приглядеться, попривыкнуть, а потом с Веренчуком заодно запустить лапу в колхозный карман? И ангелы, мол, крадут… Да неужто тебе мало? Но и на это у бессовестных словцо есть: Адам в раю жил, да и то согрешил.
Вижу, все вижу. Работал как вол. Силы своей не жалел. Вон сколько с нами вместе наворотил, настроил. Есть чем перед людьми похвалиться: фермы поднялись, хозяйство на ноги стало. Да что мне с того, если душа у тебя — черная яма? Веренчук говорит: всем хватит, вон сколько добра нажили. Это верно. Нажили. Так разве ж для того, чтоб каждый себе, а там хоть трава не расти? Было голодное свинство. Выгоняли эту вонь все гуртом. Но знай, что и сытое свинство не лучше.
Не жаль мне того поросенка. Своего бы отдала, бери, пожалуйста. Только бы душа не ныла, только б не глядеть, как снова заводится гниль. Люди еще не видят этой точечки гнили, да что с того? Как ни кройся, болячка выйдет наружу. Сегодня ты стащил клочок, а завтра еще один. И уже не поднимется у тебя рука, пропадут мужество и решимость в голосе. Уже не скажешь ты мошеннику, чего он стоит, не разгневаешься на пьяницу-лодыря, не поссоришься с Веренчуком, потому что у самого рыльце в пушку.
И будет наливаться нарыв, пока гной в глаза не брызнет.
Нет, не может, не может бессовестный человек делать большое и чистое дело!
Стоит Ярина посреди широкого двора. Никому и не догадаться, что у нее на душе.
Живет она, работает, зарабатывает трудодни. Было тяжко, стало легче. Уже не приходится таскать воду на себе — колесо гонит. Уже не клонит к земле тяжелый мешок — толкни вагонетку и покатилась. Да и заработать можно. Не то что раньше.
Да разве ж в этом все? Не уродилась Ярина речистой, потому, верно, в трудах и заботах не успела она высказать людям, чего давно жаждет ее наболевшее сердце: красы человечьей. А откуда ж она рождается? Из правды.
Для того чтоб пришла она, краса человеческая, ее Демид отдал жизнь еще в комнезаме. За нее сложил свою голову, уже в эту войну, сын Юрко.
И Ярина себя не щадила — недоедала, недосыпала, трудилась тяжко, только бы пришла к людям человечья краса.
Что ты ответишь на это, Мазур?
Вышла Ярина только на минутку — поглядеть, не прибыла ли машина с высевками; замешкался что-то фуражир.
Да вместила в себя эта долгая минута тысячу дум. И выговорилась досыта, словно глаз на глаз с целым светом стояла.