— Я хотел бы содержать себя сам. Мне неприятно жить за счет Салли.
Как же, как же, подумал Норман.
— А я, пожалуй, выпью. — Норман налил себе коньяку. — Что ж, — тон у него был холодный, — надеюсь, Лондон вам понравится.
— Насчет этого не беспокойся, — сказала Салли игриво, но дрожь в голосе выдавала ее волнение. — В один прекрасный день Эрнст женится на богатой толстухе, и она увезет его в Америку. Он намерен разбогатеть.
Норман пропустил ее слова мимо ушей.
— Вы называете себя беженцем, — сказал он. — Не откажите объяснить, что именно побудило вас покинуть Восточную Германию?
— Я не хулиган, — сказал Эрнст, — не вор и не извращенец. Меня не ищет полиция, если у вас это на уме.
— Вы, как говорится, выбрали свободу.
— Как говорится.
— Не будем о политике, — сказала Салли. — Терпеть не могу политики. Карп цепляется к Эрнсту, Норман, он…
— А чего бы ты хотела? Карп не один год просидел в их концлагерях. Ему есть что вспомнить.
— Мой отец, — начал было Эрнст, — тоже… — И запнулся. По-видимому, Норман, как и другие до него, вряд ли ему поверит.
— Что же ты, — сказала Салли. — Объясни ему.
— Мой отец, — начал Эрнст, — тоже…
Но он не мог рассказать Норману об отце. Боль была слишком глубокой, чтобы лишний раз дешевить ее пререканиями.
Глядя на Нормана, Эрнст думал: ты окружен друзьями, у тебя есть кров, кабинет, враги, семья, воспоминания о женщинах, так дай и мне жить. Найди себе другую, думал он. Дай мне передохнуть хотя бы месяц, я устал убегать.
— Вы не знаете, что русские делали в Германии, — сказал он.
— Коммунистический режим в Германии, — неуверенно начал Норман, — пожалуй, самый несовершенный…
— Ради бога, — сказала Салли, — поговорите о чем-нибудь другом.
— А чего вы ожидаете, — спросил Норман, — после лагерей?
— Я не сделал вам ничего плохого, — сказал Эрнст.
Норман ответил не сразу. Он боялся за Салли. Она такая наивная, доверчивая, а Эрнст — это же очевидно — просто ничтожество.
— Сколько вам лет? — спросил Норман.
— Двадцать два.
Салли прикусила губу.
— Норман, — попросила она, — ты не поможешь Эрнсту найти работу?
Двадцать два, подумал Норман, а Ники был всего-навсего двадцать один год.
— Ты нам поможешь?
Норман налил себе еще коньяку.
— Салли никогда вам не говорила, почему я уехал из Америки? — обратился он к Эрнсту.
— Нет. Не говорила.
— Я преподавал в университете, Комиссия хотела узнать, не состоял ли я в Коммунистической партии. Я отказался отвечать.
— Какое отношение это имеет к Эрнсту? — спросила Салли.
— Салли, я не стану ему помогать. И попросил бы тебя больше не приводить его ко мне.
Салли вспыхнула:
— Никак не ожидала, что ты…
— Прошу вас, уйдите, — сказал Норман. — Уйдите, оба.
Как только за ними закрылась дверь, Норман выпил коньяк.
Все равно ничего бы из этого не получилось, думал он. Не исключено, что она потребовала бы шведскую двуспальную кровать в современном вкусе, эстампы импрессионистов и ничего не позволяла бы по утрам в постели. Да и что хорошего в детях. Пеленки, няньки, корь; мало того, еще вырастут деловыми людьми или кем похуже. Лучше уж так. Лучше своя берлога — есть где перезимовать. Все браки кончаются одинаково. Через пять лет — дрязги, романчики на стороне, безразличие в постели, а терпеть друг друга хочешь не хочешь приходится.
Норман налил себе еще коньяку.
Какой-то недуг — ужасный, всепроникающий— снедал его. Ладони его вспотели. Сегодня он не заснет. А если заснет, то проснется в пять, мокрый от страха. Норман потер подбородок, расслабил галстук, тихо выругался. Нервы были напряжены до предела.
— Да, — сказал он. — Бедный Ники, какая невезуха.
Ники, такой высокий, такой блестящий красавец, — и вот его нет.
Господи, подумал Норман.
На него давил груз, гнетущий груз — груз всего, что он упустил сделать. К примеру: отталкивал Хорнстейна, а потом смотрел, как тот гибнет. К примеру, не сказал Чарли, что он талант, каких мало, а ведь эта пустячная ложь могла бы того осчастливить. К примеру, избегал Карпа. Сколько малых добрых дел он не сделал. И как много блудил.
Что бы мне, думал он, быть лучше, сердечнее.
— Ты, как трезвенник на пьянке, — сказала ему как-то Зельда Ландис. — Притом из тех, кто из благородства наутро не припомнит тебе, что ты выкамаривал вчера вечером.
Почему он не мог бросаться, очертя голову, в жизнь, как Чарли? Почему не решался чаще выставлять себя дураком? Почему бежал от Салли?
Норман почувствовал себя стариком. Глубоким стариком.