Впрочем, уже через несколько минут милиционеры с лицами, достойными батального полотна, перебегали пока еще пустую улицу. Несмотря на идейную решимость, они мало что могли — постамент оказался слишком высок, а лесенка припрятана. Знали бы столичные милиционеры, не отличившиеся прыгучестью, как в соседнем сквере давились хохотом, наблюдая за их почти цирковыми номерами, диверсанты! Меры меж тем требовались срочные. Ведь кто-то уже мог поехать на службу в Кремль и дело пахло керосином — увольнениями, а то и посадками! В конце концов шарики были расстреляны из табельного оружия. Хотя сдувшиеся яйца коня стали выглядеть еще смешнее.
Злые языки поговаривали, что перформанс — продукт спонтанной фантазии режиссера-новатора Петра Фоменко. Впоследствии он придумает еще много чего — и потрясающего, и возмутительного одновременно, возглавит театр, но все это будет позже. Тогда все они еще были будущими: мастера трагического гротеска, лица с обложек журналов и герои первых полос, воротилы бизнеса и авторы научных прорывов. С какого-то момента прогрессивная часть населения самовольно прекратила кухонные заключения и потекла на Пушку, Пушкинскую площадь.
Кстати, монумент Александру Сергеичу, располагавшийся почти в центре тусовки, от вольнодумских набегов не пострадал ни разу. Возможно, из-за пешей, и потому не помпезной формы. Будущие властители медиа уважительно и втихаря попивали портвейн «три семерки» в непосредственной близости от поэта и спорили. Фарца, будущие олигархи, приторговывали всякой дефицитной дребеденью с оглядкой на солнце русской поэзии. Барышни, что греха таить, высматривали неподалеку от великого арапа еврейских женихов, чтобы однажды отправиться на землю обетованную и любить непростую Родину издалека.
Здесь читали вслух Бродского. Передавали из рук в руки знаменитые «Тамиздат» и «Самиздат» — то, чему было отказано от публикации на родине и изданное за ее пределами, или заботливо перепечатанное вручную на печатной машинке, как роман бывшего Ириного соседа Владимира Войновича «Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина». Автор романа-анекдота уже отчалил в Германию, ну или его отчалили по вожделенному Ленинградскому шоссе от греха подальше. А книга осталась и продолжила изгаляться над советской действительностью исподтишка и уже самостоятельно.
Компания, в которую входила тогда Ира, влилась в Пушкинскую тусовку из здешнего кафе-мороженного «Московское». Там традиционно собирались ученики школы рабочей молодежи № 127, кстати, весьма передового по тем временам учреждения, располагавшегося неподалеку. Сто двадцать седьмая давала возможность не сильно рвавшимся к знаниям старшеклассникам получить хороший аттестат, следовательно, проходной балл к лучшему в мире высшему образованию. Все ее подружки учились там, поэтому и Иру время от времени ошибочно приписывают к выпускникам этой школы, так часто видели их вместе. Сейчас всех их разметало по планете — Лола в Испании, Наза в Америке, а Катя осталась в Москве, как и обаятельный хулиган Дима Липскеров, выросший в знаменитого писателя.
Она не помнит точной даты, но «день воздушных шаров» остался в памяти, как единственный, когда власть решила прогрессивную молодежь Пушки приструнить. С одной стороны — это был настоящий разгон. С другой, милиционеры действовали вяло, без огонька, вероятно, в глубине души считая «яйца коня» шалостью смешной, мелкой и тоже желая становиться прогрессивными. А изъятыми самиздатовскими страничками «Чонкина» они и сами зачитывались в отделениях, буквально глотая роман за одну дежурную смену!
Ире события тех дней виделись как неопасное приключение, праздник непослушания. Не испугалась совсем. Она не просто искренне восхищалась страной, в которой родилась и жила, она в нее верила.
Холодное лето 2019-го
Из личного архива И.Толмацкой.
Мы встретились неподалеку от того самого места, где однажды двадцатилетняя Ира с восторгом слушала худого лохматого парня, декламировавшего «Не выходи из комнаты, не совершай ошибку…» Почти четыре десятка лет пронеслось: деревья по краям бульваров стали большими, улицы похожими на европейские, и лишь гранит красноватого оттенка, как вечное напоминание о советском прошлом, по-прежнему опоясывает дома. Все так же собираются на площади молодые люди, яркие, совершенно справедливо считающие, что все у них впереди. Выходят из комнат, чтобы совершить свои личные ошибки. Ребята с дредами и одинаковыми бумажными стаканчиками с кофе вызывают у нее слабую улыбку.