И вот вышла книга "Возвращение из СССР". В мирке Роллана, его жены, спецслужб, Коминтерна и всей более или менее завербованной левой интеллигенции это было как взрыв бомбы. Жиду, в отличие от Уэллса, Драйзера, Роллана, в СССР не понравилось (как до него Сержу, Истрати и другим не слишком знаменитым). Ничего страшного не случилось. Ну, не понравилось. "Ну да, диктатура, отметил Жид, - явная диктатура, но диктатура одного человека, а не объединившихся пролетариев, не Советов... там вовсе нет, чего хотелось бы. Сделав еще шаг, мы скажем: там как раз то, чего бы не хотелось". Андре Жид видит страну, похожую на прочие, и смотрит на нее с печалью: "Скоро от этого героического народа, который заслужил нашу любовь, останутся только палачи, выжиги да их жертвы". И еще одно, очень важное: "Я обвиняю наших коммунистов в том, что они, сознательно или бессознательно, лгали рабочим".
Друзья отговаривали Андре Жида от печатания этой книги. Говорили, что это нанесет вред "движению" и "испанским товарищам". Что ему самому это нанесет вред... Андре Жид решил, что для писателя главное - сказать правду, сказать то, что он думает...
Книга Андре Жида имела успех, разошлась большим тиражом, но не следует преувеличивать влияние книг и писателей-интеллектуалов. "Шик сталинизма" царил в левой среде и в последующие годы. Агенты влияния (правда, Вилли Мюнценберга потеснили на арене Луи Доливе и Пьер Кот) по-прежнему создавали дымовую завесу "борьбы за мир" и "антифашистского движения" (помогая Сталину активно сотрудничать с Гитлером и обоим - готовить новую мировую войну, в которой каждый из них надеялся стать победителем).
Но конечно, для Майи и ее кураторов это был прокол. Они не предупредили, не разгадали заранее, не остановили, не воспрепятствовали...
Неудивительно, что в доме Ролланов царила по этому поводу настоящая истерика. Для Ромена Роллана возражения на книгу Жида на некоторое время становятся главным событием жизни. Русский читатель без труда узнает стиль обвинений и аргументы Роллана. Ибо это в первую очередь Майин стиль, помноженный на собственные роллановские обиды тщеславия, зависти, бессилия...
Писателю-лауреату даже не приходит в голову, что у его знаменитого собрата по ремеслу может быть собственное, беспартийное мнение, что ему захочется написать то, что он думает. Да кто он такой? Вон Роллан больше заметил, а никому ничего не сказал - и на 50 лет вперед запретил предавать гласности тайны о советском неравенстве, о культе, о Горьком и прочем. А этот несчастный эстет? Всех поставил под удар...
Любопытно, что Роллан ничего не смог сказать по существу книги Жида, не опроверг ни одного его обвинения. Это было бы "непрофессионально". Так никогда не делали в Советском Союзе. Поэтому Роллан говорит не о книге Жида и ее содержании, а об "ударе в спину", о "предательстве" (коммунистическая пресса тоже пишет не о книге, а о "предательстве"). Жида так принимали в Москве, так кормили, а он... И почему он там, сразу не заявил, что ему не нравится? Так бы и сказал открыто (его б и похоронили рядом с его другом в Севастополе). Нет же - взял и написал. Подумаешь, писатель... Но от Роллана не скроешь, что это все происки троцкистов. Происки троцкистской банды убийц и "бешеная злоба империализма"... Потом новая догадка приходит в голову Роллану: этот порхающий Жид пришел в ярость от того, что Сталин не принял его, как Роллана. Сталин и в грош его не ставил, вот он и мстит Сталину. Правда (тайно от мира, в запертом дневнике), признает Роллан, Жид попал в Москву в неудачный момент: "Атмосфера была отравлена подозрительностью, ненавистью, страхом..." И все же, как он посмел, как он отважился? Новая догадка как молния пронзает сильный ум Роллана. Это оттого, что он гомосексуалист. Все они такие... Ох и гадят нам эти больные люди, как их там... (Если б Роллан дотянул до теоретика-шахтера Хрущева, он знал бы, что они называются "пидорасы", но и в 1936-м "Правда" намекнула, что какого-то русского юношу уже упекли на Колыму за то, что он себя "скомпрометировал" с Жидом). Товарищ Аплетин из ВОКСа переслал Роллану "письмо магнитогорских рабочих", разоблачавших происки Жида. Роллан откликается письмом, которое печатает "Правда". Он дает интервью и особо просит, чтоб его жена Маша, которой все это... чтоб она не была упомянута. Маша не хочет этой славы. Она не менее засекречена, чем дневник Роллана. А с дневником дело не кончено. В 1938 году Роллан пишет "Дополнительные комментарии к отчету о путешествии в СССР". Это поразительный, воистину параноический документ. Внимательно просматривая свой московский дневник, Роллан приходит к выводу, что он не понимал тогда многого. Но теперь он прозрел. Он, оказывается, встречался тогда с людьми, поведения которых он не понимал - с Аросевым, Бухариным, министром-грузином, с врачом, с Крючковым и еще и еще. Но теперь он прозрел. Все эти люди были заговорщики, еще не разоблаченные убийцы, члены троцкистско-бухаринской и каменевско-зиновьевской группировок, агенты иностранных разведок... Храбрый Роллан был в опасном окружении врагов. Слава Сталину и Маше, он уцелел... Но теперь-то он все понял. Потому что он умный человек. Правда, как гуманист он все же вынужден был писать Сталину, прося не убивать всех подряд, просил пощадить Бухарина, доктора Левина, эту даму из Парка культуры и отдыха, брата Хартоша, Аросева, может, также и Авербаха, Третьякова... Но Сталину было некогда отвечать, и он всех убил. Роллана он уже употребил, и Роллан был ему теперь нисколечко не нужен. Мог бы и прибрать его, как суетливого Барбюса. Пусть спасибо скажет...
А еще через год Роллан пережил страшное разочарование. Сталин, оказывается, заодно с фашистами (и против Франции). Сталин жмет руку фашистам в Кремле, он поднимает тост за Гитлера. Риббентроп хвалит знакомую ему партийную атмосферу среди советских товарищей...
"Для нас, французов, - пишет Роллан в своем секретном дневнике, - это удар ножа в спину. Какими бы ни были ошибки наших руководителей, наш добрый народ, наша преданность не заслужили такого! Наш народ этого не забудет!" (Забудет, забудет, на то и народы, чтоб ничего не помнить.)
"Это гигантское злодеяние... - пишет муж товарища Роллан, - навсегда вызвало у меня отвращение к Кремлю. Это зловещее здание погребло вместе с Лениным огромные надежды нового мира. Самая победа убивает неизбежнее, чем враги".
И еще, и еще что-то пишет...
"Никогда идеалист не должен заниматься политикой. Он всегда оказывается одураченной жертвой. Им как рекламой прикрывают ящик с мусором, прикрывают жульничество и злобу.
Для меня все кончено..."
Но, конечно, Роллан не напечатал подобных слов. Чтоб "не повредить делу". Чтобы не рассердить товарища "Машу".
Как гуманисты мы с вами должны пожалеть старика. И с горечью отметить, что мало что меняется на свете. Через двадцать лет после визита Роллана на халявную дачу Горького в Москву продолжали ездить гуманисты из Парижа. Приезжал Жан-Поль Сартр и, вернувшись, сообщил миру, что "свобода критики в СССР является абсолютной". Это было в 1954 году. В 1960-м тот же Сартр сообщил французам, что кубинцы не коммунисты и им в голову никогда не приходило устанавливать на Кубе русские ракетные базы. Когда сами русские стали демонтировать эти базы, Сартр был уже далеко от Кубы. Он лежал на черноморском пляже, на халявной даче Хрущева со своей интеллигентной русской переводчицей. Может быть, ее тоже звали Маша?
Да, кстати, а что же наша-то Майя, чей приход благословлял сам Волошин? Когда Роллан ушел "к верхним людям" (в 1944 году), ей еще не было пятидесяти. Она была молодая богатая вдова. Вот тут-то уж она, наверное, дала шороху. И прелаты, и прочие интелло прошли, небось, через убогую кухню на Монпарнасе. Но и обязанности свои она не забывала. Была не ленива.
Она мне говорила, что она даже в старости держала какой-то дом франко-немецких встреч для молодежи. В чем-то они там стажировались, в этом доме. Может, в игре на органе, а может, в гранатометании. Правда, я-то ее застал уже совсем старенькую, бородатую, и из последних своих увлечений она могла мне назвать только "Лешку Косыгина"...