Сеня этого и ждал, он засмеялся так, что мне показалось, что если самолёт и развалится, то именно от этого смеха. Потом он похлопал меня по плечу и, с интонацией, которой пользуются, объясняя сломавшему позвоночник человеку, что жизнь продолжается, сказал:
-Да ладно, я шучу.
Потом он оглядел людей, стоявших около самолёта и спросил:
-Всё готово? Ну, тогда начнём.
Перед тем, как я забрался в кабину, Сеня подозвал пилота, достал большую карту местности и показал нам местонахождение аэродрома, находившегося по ту сторону границы, который являлся нашей конечной целью.
Пилот уже пошёл к самолёту, а Сеня сказал мне:
-На той стороне наши товарищи позаботятся о том, чтобы доставить тебя, куда ты пожелаешь сам. Будем надеяться, что ты не решишь вернуться и стать Рапманом Ну. Ведь тогда мы станем врагами.
Я заверил его, что меньше всего на свете хочу стать Рапманом, пожал ему руку и, подойдя к самолёту, с трудом забрался на место штурмана. На сиденье лежал шлем, а кабина оказалась настолько тесной, что мне стоило больших трудов вытащить его из под себя и надеть на голову. На приборной доске (на самом деле я не знаю, что как называется в самолёте) висела кислородная маска на длинном гофрированном шланге. Пилот повернулся ко мне и жестом показал, что маску надо надеть. В шлеме щёлкнуло - включилась связь с пилотом, по которой он объяснил мне на ломаном русском с совершенно невообразимым акцентом (скорее всего, русскому он учился у Сени), что маску надо надеть потому, что нам предстоит подняться на большую высоту, чтобы нас не достали какие-то зенитные орудия. Я подумал, что в зенитных орудиях нет ничего смешного и надел маску.
Через минуту со стороны хвоста раздался очень громкий гул - это заработали двигатели. Самолёт немного повернулся, выровнявшись по взлётной полосе и, быстро набирая скорость, помчался по ней. Я, вообще-то, ожидал сильного хлопка при переходе звукового барьера, но вместо этого просто исчез гул, и из всех проявлений работы двигателя осталась лишь вибрация.
Я смотрел вниз через стекло кабины. Удивительно, с высоты птичьего полёта, вернее нескольких птичьих полётов, земля выглядит так, словно её рисовали по линейке на большой карте, а потом прорабатывали детали. Порой мне начинало казаться, что это не настоящий полёт, а симулятор, один из тех, которые используют при подготовке лётчиков, настолько правильной была разметка поверхности на поля и дороги.
Слева я заметил аэродром и ангары, от которых мы только что взлетели. Сверху не было видно, что они ржавые, ангары казались своими игрушечными копиями, словно неизвестный архитектор представил мне макет освоения территории, но по причине своей маниакальной преданности профессии выполнил его с максимальным приближением к действительности.
Через некоторое время я заметил, что ангары снова появились слева от нас. Это озадачило меня и я спросил у пилота:
-Извините, вам не кажется, что мы просто летаем кругами?
Пилот пробурчал что-то в микрофон, а потом ответил:
-Мне надо проверить системы самолёта прежде чем подниматься на большую высоту. Если вам скучно, я могу включить музыку.
-У вас что, в истребителе магнитола установлена?
-Ну, мы всё-таки не в армии. Так включить?
-Конечно, конечно, - ответил я и подумал, что мне ещё не приходилось слушать музыку на такой высоте.
В наушниках послышался треск, а потом заиграла музыка. Это была какая-то непонятная песня, единственное, что я из неё вынес, это то, что из ситара, оказывается, тоже можно извлекать довольно сложные мелодии. Когда музыка стала стихать, я уже жалел, что так опрометчиво согласился на включение магнитолы. Дело было в том, что в шлемофоне не было регулировки по частотам, отчего низких и высоких было почти не слышно, а средние частоты находились на непомерно высоком уровне. Это, мягко говоря, давило на психику. Я сказал пилоту, что у меня треск в наушниках, и я не могу слушать дальше, но он не отозвался. Я видел впереди себя блестящий купол его шлема, но никаких признаков жизни он не подавал. Мне стали представляться различные неприятные вещи, например, что у пилота вдруг случился инфаркт или инсульт, и мне теперь предстоит погибнуть в авиакатастрофе, или что отказала электроника, и теперь пилот выпрыгнет с парашютом, а я, по причине отсутствия оного, буду вынужден продолжить полёт.
Музыка, тем временем, окончательно стихла и в наушниках воцарилась тишина. Я почувствовал, что если в ближайшую минуту не убежусь в том, что пилот жив, то могу запросто начать сходить с ума. Я постучал по борту, но пилот не среагировал. В наушниках зашипело, а потом раздался резкий и очень громкий по контрасту с предшествовавшей ему тишиной голос:
-Что, нервничаешь?
Меня прошиб холодный пот. Это был голос Шана. Шан подождал, сделав театральную паузу, рассчитанную на произведённое впечатление, а потом продолжил:
- Мы использовали все методы, но ты остался глух к голосу разума, пришлось прибегнуть к нестандартным. Кстати, запомни: если ты снимешь маску, то максимум через три минуты потеряешь сознание. Кислород - вещь, в каком-то смысле, незаменимая, так что удачи тебе подышать. Да, тебе понравился спектакль с партизанами? Жаль, что я об этом, может, и не узнаю. Ну ладно, а теперь можешь слушать музыку дальше...
Голос Шана прервался и из новообразованной тишины снова выплыли размазанные звуки ситара. Я даже не успел как следует подумать, что Шан имел ввиду, говоря о кислороде.
Я оторвал маску от лица, холодный воздух обжёг лёгкие. Я сделал несколько вдохов и понял, что дышать этим воздухом настолько же полезно, как ловить машину на крыше дома.
Когда я надел маску обратно и вдохнул тёплый насыщенный кислородом воздух, во рту появился неприятный сладковатый привкус. Я заметил, что самолёт уже в третий раз пролетает мимо ангаров, а на поле собралась уже порядочная толпа народа. Изображение поплыло куда-то вправо, глаза стали слипаться, но я боролся до последнего.
Глаза уже закрылись, а я всё ещё пытался не отключиться. Правой рукой я ударил по стеклу кабины, надеясь что ветер всё-таки приведёт меня в сознание, но я не учёл, что самолёты выпускают с очень толстыми и, по возможности, пуленепробиваемыми стёклами...
* * *Я очнулся в полной темноте. За стеной, у которой я лежал на чём-то, очень отдалённо напоминающем кровать, были слышны звуки капающей воды. Левая рука затекла настолько, что я не чувствовал её и не мог ей пошевелить. Я попытался перевернуться на другой бок, но почувствовал, как голова резко закружилась - сказывалось ещё не окончательно прошедшее действие газа, которым меня усыпили в самолёте. В голове тихо, но очень противно гудело, мысли не связывались, а каждая попытка пошевелиться грозила полным и мгновенным опустошением желудка. Не знаю, как остальные, но я, когда долго не могу пошевелиться, в конце концов, засыпаю. Так произошло и на этот раз.
В следующий раз я пришёл в себя, когда вдалеке раздались громкие шаги и звон металлических частей какого-то механического устройства, сопровождаемый скрипом, всё это было похоже на звук, с которым обычно открываются заржавевшие замки. Так, собственно, и оказалось. Когда звук повторился, он уже исходил с гораздо более близкого расстояния, а после того, как он прекратился, в комнату хлынул тусклый, но на мгновение ослепивший меня из-за предшествовавшей ему темноты, пучок электрического света.
Когда глаза привыкли, я разглядел в дверном проёме высокую и очень худую человеческую фигуру, стоявшую, привалившись к косяку. Человек, видимо заметивший, что я подаю кое-какие признаки жизни, сказал резким и надтреснутым голосом (мне почему-то представилось, что его голосовые связки сделаны из пластмассы.):
-Пой-дём.
Он так произнёс это слово, что я понял, что он не только не знает его значения, он ещё и очень не хочет его знать. Я продолжал чувствовать себя очень плохо, и поэтому у меня не было сил на размышления, стоит ли сделать то, что он просил, или оставаться лежать на кровати. Я встал и медленно подошёл к выходу. Как только стражник понял, что я встаю, он перехватил автомат, до этого висевший у него за спиной и направил его на меня. Было ясно, что слухи о моих похождениях достигли и этих мест.