Последний раз они виделись лет пять назад на встрече их группы, состоявшейся в связи с десятилетием окончания института. Как человек занятой и совсем не сентиментальный, Есехин на это мероприятие, скорее всего, не пошел бы, если бы ему не позвонил Дзюба. Тот не выпускал однокашников из поля зрения и, естественно, принимал в организации вечеринки самое непосредственное участие. Одним словом, он по-прежнему оставался старостой группы. Поэтому, когда сегодня утром Дмитрий связался с ним и сказал, что хотел бы срочно увидеться и переговорить, Юрий тут же согласился, только попросил приехать в конце рабочего дня.
Завод Дзюбы находился на Пресне, в районе Ваганьковского кладбища. До начала реформ в России это небольшое предприятие выпускало какую-то военную продукцию, что гарантировало максимальную загрузку, высокие зарплаты сотрудникам. Но теперь государственных заказов не было, и оно с трудом пыталось выжить самостоятельно, осваивая производство нехитрого ширпотреба и сдавая с размахом построенные складские помещения и целые этажи в здании заводоуправления.
Дзюба, очевидно, предупредил о приезде Есехина своего секретаря — женщину неопределенного возраста в кошмарной вязаной кофте, — так как она сразу же, без доклада, пригласила Дмитрия к начальнику. И как только хозяин кабинета увидел, кто к нему явился, он встал из-за стола и пошел навстречу.
Несмотря на небольшой рост, Дзюба выглядел очень внушительно: квадратные плечи, широкоскулое лицо с жестким, только-только начинающим седеть ежиком на голове. Но в то же время в его облике было что-то добродушное, простоватое, бесхитростное. Двадцать прожитых в Москве лет так и не сделали из провинциала столичного жителя.
Дзюба крепко пожал Есехину руку, а потом еще и обнял за плечи, обдав густым табачным запахом.
— Садись, — указал Юрий на одно из двух кресел у своего стола, а сам сел напротив. Он несколько секунд с откровенной доброжелательностью рассматривал гостя. — Ты совсем не изменился. Когда мы виделись в последний раз?
— Пять лет назад. На вечере… в институте.
— Да-да, пять лет… — теперь уже с грустной улыбкой покивал Дзюба. — Как твоя семья?
— Нормально.
— Как Ольга?
— Работает… в одной строительной компании. Начальник юридического отдела. Хорошая зарплата, хорошее руководство… А как твои?
— Спасибо, грех жаловаться. Вот только старший сын уже сделал меня дедушкой.
— Поздравляю, — искренне порадовался за институтского товарища Есехин.
— А-а-а! Мальчишка! — махнул тот рукой. — Ему бы погулять еще немного. Ну да ладно. Расскажи лучше, чем сейчас занимаешься. Я слышал, что ты организовал какую-то финансовую компанию. Купля-продажа акций, верно?
— Недавно мне пришлось ее закрыть.
— Да что ты говоришь! — сочувственно ахнул Дзюба. — Это все последствия кризиса на фондовом рынке?
— Чего же еще…
— Я всегда с большим опасением относился к спекуляциям ценными бумагами.
Для человека с финансовым образованием такое заявление было довольно необычным. Деревенская закваска все равно требовала твердой опоры под ногами.
— Ты всегда отличался здравым смыслом, — сказал Дмитрий.
— Иронизируешь?
Есехин вздохнул.
— В моем положении ирония на эту тему неуместна.
— Потерял много?
— Прилично.
Было видно, что Дзюба переживает так, словно сам лишился крупной суммы. Он подумал и спросил:
— Может быть, по рюмке водки?
— Нет, спасибо, я за рулем, — категорически отверг Есехин это предложение. — Лучше чашку чаю.
Дзюба встал и по селектору отдал распоряжение секретарю.
— И что ты собираешься делать сейчас? — поинтересовался он.
— Думаю организовать новую финансовую компанию.
— Есть ли смысл второй раз наступать на одни и те же грабли?! Хочешь что-то доказать самому себе… или кому-то еще?
Есехин узнал, что Бершадский и Прядко намерены продолжать тот бизнес, в котором он их натаскал, и доказать, что он лучший — теперь было для него принципиально важно. Но вслух Дмитрий сказал:
— Дело не в моем упрямстве… Я уже накопил кое-какой опыт работы на фондовом рынке. Не хочется все это бросать и начинать на новом месте.
— А вдруг опять влетишь?
— Нет! — категорично отверг такое предположение Дмитрий, при этом его взгляд стал рассеянным, погруженным в себя. — Я допустил всего одну ошибку, — и вдруг он засмеялся. — Я просто забросил все свои дела!