Мы играли вместе с Анри и парочкой друг ребят – не могу вспомнить их имена. Мы отошли километров на пять от деревни. Небо было синим – всё, как обычно. Но вдруг, мы увидели, как со стороны одного из четырёх солнц – к нам приближается корабль. Он не был похож на те, на которых прилетали новые учёные. Этот – был очень большим. На нём: могли уместиться все мы – все триста человек – и осталось бы ещё много места для обеих деревень вертов. Сначала: я так и подумал – нас всех хотят отсюда забрать. Глупая мысль. Я и сейчас: думаю, говорю и делаю много глупостей – хоть уже и давно не маленький.
Тишина окружила нас. Она – подымалась из-под земли; она спускалась на нас с небес. В мире не осталось больше никаких звуков; мне показалось, что этот корабль-чудовище – проглотил все шумы нашего мира. Страх сковал наши ноги; но мы – пересилили себя и убежали – так быстро, как только могли, как не бегали до этого никогда.
Вечером, в нашу деревню – пришли чужаки. У них: была странная одежда и держали себя они – не как люди; они выглядели как мы – но пахли: совсем по-другому. Они пришли к моему отцу и он заперся с ними в своём кабинете. Они долго не выходили оттуда – так и просидели там всю ночь; время от времени – мой папа кричал на них. Под утро – когда они вышли – мой папа казался разбитым. Он показался в дверях – я испугался его широко раскрытых глаз. Никогда не забуду, как он смотрел на нас – как будто просил прошение сразу у всех. Я никогда не видел его таким. Он кое-как добрался до дивана и заснул на весь день. А вечером, когда чужаки ушли, он проснулся и попросил собраться всех жителей научного городка.
Хоть чужаки ушли – всех нас – это мало успокаивало. Все ждали, что скажет мой папа. Тогда: я впервые увидел, какими люди могут быть, когда все находятся как на иголках. Толпа ловила каждый вдох и выдох отца; но он – всё молчал и смотрел каждому из нас в глаза. Все пытались уловить в его дыхании какие-то жесты – все искали в его молчании какой-то свой смысл. Но всем было понятно одно: ничего хорошего – не произошло.
Наконец, он тяжело вздохнул и, опустив глаза вниз, сказал – сказал, обращаясь к земле под ногами:
– В стране – война.
И все повели себя так – будто в толпу кто-то выстрелил из пулемёта. Папа постарался всех успокоить:
– К нам – это никак не относится. Прошу вас, успокойтесь. В этом – нет ничего страшного. Эти люди, которые приходили к нам – они спрашивали: на чьей мы стороне. Но я сказал, что мы – на стороне науки и не собираемся участвовать во всеобщем безумии. Они сказали, что оставят нам немного оружия, чтобы мы могли защищаться от банд, которые могут проходить мимо. Но это – только профилактика. Нам нечего бояться. Мы – учёные. Все знают об этом – и никто не посмеет нас тронуть. Военные не придут сюда. Я обещаю.
В тот день – мы поверили ему и успокоились. Эти существа – военные – так и не пришли в наш городок. Но чувство того, что они – могут быть где-то рядом – глубоко поселилось в наших сердцах и не покидало нас. Я не знаю: может быть, с нами было что-то не так ещё задолго до появления чужаков. Но заметным это стало – только после них.
Эхо далёких битв доносилось до наших спокойных краёв. Однажды, к нам пришли раненные солдаты. Мы приняли их, вылечили и отправили обратно. Я услышал, как они спрашивают моего отца перед уходом, почему здесь так много здоровых мужчин, когда на стране – так нужны солдаты. А мой папа всё повторял и повторял: «Мы – учёные; мы – всего лишь учёные».
Хотя, мы ещё долго жили спокойно. Не так уж и много изменилось в нашей жизни. До настоящего кошмара – было ещё далеко; и война здесь – совсем не при чём. Но, возможно, она если и не запустила этот процесс – то сделала его неотвратимым.
Все происходило так медленно – мы даже не заметили, как верты начали меняться. События накапливались: песчинка за песчинкой – чтобы затем обрушиться градом на наши головы. Первым про изменения в поведении вертов заговорил друг моего папы, когда три года спустя после прибытия чужаков – они гуляли неподалёку от деревни; а я тем временем: как всегда, наблюдал за ними, выглядывая из-под кустов.
– Мне кажется: они – становятся другими, – сказал тогда он.
Я не понял тогда, о чём это он; но по телу у меня: всё равно прошли мурашки, как от чего-то страшного.
А мой папа – понял всё. Он и без того был уже седым; но мне показалось, что когда его друг высказал вслух подозрения, которые уже не раз приходили в голову отца – его волосы стали белее снега. Мне показалось, что он – даже задрожал от страха. Всего пару раз в жизни я видел папу таким.