Варвара Мадоши
Кто убил Карла Романьо?
Наверное, я бы не так расстроился, когда молва обвинила меня в убийстве Карла Романьо, — с кем не бывает в конце концов — если бы не был готов отдать за него жизнь.
Нужно быть последним хамом, невежей и недальновидным идиотом, чтобы пожелать смерти человеку, без кого половина твоих опытов в области актуализации древнеирландских эльфийских печатей заглохнет сама собой. Нет справедливости ни на земле, ни в небесах, если кто-то вздумает поддерживать подобную ложь!
Примерно это я и выговаривал, не в силах владеть собой, высокому консилиуму в составе наших с Карлом жен… то есть, прошу прощения, моей жены, фрау Терезы фон Геллерт, и жены Карла, баронессы Романьо, чье имя никто из нас произнести не мог. Мы ласково называли ее Хугга.
— Дорогой, оставьте вашу экспрессию, — со свойственной ей практичностью сказала моя супруга. — Вы говорили с Арнольдом?
— Ах, говорил! — вскричал я и нечаянно сбил рукавом парадного камзола голубую фарфоровую вазу с ирисами. Ваза упала, разлетелась на осколки, что дало мне повод отрешенно подумать о бренности человеческой жизни.
Тереза хладнокровно подобрала юбки — вылившаяся вода подступила к ним опасно близко — и залезла на оттоманку с ногами.
— Что он сказал? — терпеливо спросила она.
— Пожаловался на погоду, — съязвил я и тут же вспылил. — Разумеется, он сказал, что ничего не может сделать, раз не было официального обвинения! Со слухами бороться, мол, он не умеет… Как будто мы не знаем!
— Вполне возможно, он и впрямь бессилен, — рассудительно произнесла Тереза. — Разве если Хугга выступит с официальным опровержением…
Мы оба посмотрели на Хуггу. Она в вольготной позе — благо, просторное кожаное одеяние это позволяло — развалилась на оттоманке, ничуть не беспокоясь, что ее босые ступни покоятся в луже гниловатой воды, и в целом являла собой образ, максимально далекий от обстановки нашей изящной гостиной.
— Давайте я там… голову отрублю, — предложила супруга Карла, приподняв с персидского ковра небрежно отложенный двуручный меч. Рост и стати вполне позволяли ей таковым орудовать: она была выше даже меня, не говоря уже о своем исчезнувшем господине и повелителе.
В каком из множества миров Древа Карл нашел столь ценный трофей, он даже мне не признался:
«Все равно я там все уничтожил, так что и говорить не о чем, — заметил барон Романьо в приватной беседе, с аппетитом уплетая бутерброд. — Унылое было местечко».
Сама же Хугга разговорчивостью не отличалась и мало что могла поведать о своем происхождении.
— Дорогая, почтенной вдове не пристало рубить головы, — твердо произнесла Тереза, кладя изящную ладонь на бицепс Хугги. — Руку или ногу — еще куда ни шло, но голову?.. Исключено.
Когда Тереза назвала Хуггу вдовой, ее слова пролились мне на сердце, словно ушат холодной воды. Впервые я осознал, что Карл — увлеченный, гениальный, неповторимый Карл Романьо — и в самом деле мертв. Что он не заявится завтра в мой рабочий подвал и не потянет меня наружу, полюбоваться на городской карнавал, мимохожий цыганский табор или особенно удачный закат солнца. Что он никогда больше не обрушит несколько месяцев моих экспериментов, в двух словах предложив новую блестящую трактовку. Что он не обзовет меня снова «унылым экспериментатором мертворожденных идей» и «ретроградом от магической науки» и не зайдет одолжить таблицу эфемерид за третью четверть 1245 г. или коллекцию философских камней из Пенджаба…
— Дорогой, что с вами? — с тревогой в голосе спросила Тереза. — Вам плохо?
Я отнял руку от сердца, отвалился от стенки, в которую словно вмерз, и слабым голосом сказал:
— Нет, ты представляешь, Тереза? Они говорят, что я ему позавидовал… позавидовал! Я! Ему! Да он же на десять лет младше… это, в конце концов, просто… неприлично!
Прямым следствием этого разговора явилось то, что я вечером отправился провожать Хуггу до дома. Предприятие не столь уж бессмысленное: хоть несколько лет назад мы с Карлом поселились в домах по соседству, даже на ста метрах тротуара можно найти убийц и грабителей.
На крыльцо вышел с фонарем Франц, сын Карла от его первой жены.
— Дядя Франц! — воскликнул он с радостью. — Спасибо вам большое, а то я уж боялся…
— Ер-рунда, — заметила Хугга, отстраняя пасынка чуть в сторону и переступая порог. — Всего-то месяц они в больнице провалялись…
— Да, но вышли оттуда инвалидами, — тихо пробормотал мой тезка. — Вы не останетесь на ужин?
Францу недавно исполнилось десять, однако он старался вести себя как настоящий хозяин дома, а также по возможности приглядывать за сводным младшим братом, Алексом. В этом смысле исчезновение Карла почти ничего не изменило: при своей безалаберности он и раньше уделял семейным делам прискорбно мало времени.
— Спасибо, мы только что поужинали, — сказал я. — Франц, дорогой, я хотел бы увидеть кабинет твоего отца. Если это возможно, конечно…
— О чем речь! — воскликнул мальчик. — Мы ничего там не трогали. Только… это не опасно?
— Я уже там был позавчера, — коротко напомнил я. — Да и кому разбираться, как не мне?
С некоторой тревогой я стоял на пороге рабочего подвала Карла — моду на подвалы он перенял, по-видимому, у меня, ибо Фицбергер, его первый учитель, работал, как и все, в башне. Меня пугали не возможные последствия — в конце концов, я уже заходил сюда вместе с судебными следователями, и ни один из нас не исчез — но ужасный, неописуемый бардак. И вонь гнилых апельсинов.
— Мой дорогой мальчик, я разделяю вашу скорбь, но почему же не убрали фрукты? — спросил я.
— Да я как-то… — смутился Франц. Мне стало ясно, что он попросту не горел желанием сюда заходить.
А слугам еще Карл запретил тут появляться: нормальная техника безопасности.
Я собрал все свое мужество и перешагнул безобразную мешанину из обрывков бумаги, пергамента, кусков бинта, заляпанных, по всей видимости, кровью. Обошел по границе большую пентаграмму, нарисованную Карлом в центре пола — не потому, что я боялся исчезнуть, а потому что не хотел случайно стереть линии или знаки или сбить установленные свечи.
С моего прошлого посещения и впрямь ничего не изменилось, только паутины прибавилось. И я по-прежнему не узнавал примерно четверть использованных Карлом символов. Вот это он точно взял из моих древнеирландских изысканий, а вот это откуда?..
У меня закружилась голова, когда я узнал некоторые еще древнеегипетские иероглифы и пару рун. В прошлый раз в волнении они ускользнули от моего внимания. Чего он хотел добиться?..
Посреди пентаграммы, помнится, лежал обсидиановый атам, совершенно магически неактивный на взгляд моего внутреннего ока. Его, несмотря на мои протесты, конфисковал магистрат. Нашелся таки среди них один фанатик своего дело, который поверил показаниям амулетов и не побоялся рискнуть…
Ни малейших следов крови на ноже не оказалось, что еще больше запутывало дело.
Я подошел к столу и окинул взглядом беспорядочное нагромождение тетрадей и просто свитков, исписанных корявым карловым почерком. Их магистрат не конфисковал, уж полных самоубийц туда работать не берут. Эти господа ограничились тем, что магическим образом запретили выносить рукописи из подвала.
Хороший специалист — каковым считает себя ваш покорный слуга — безусловно, мог бы обойти подобный запрет, наложенный городскими чародеями. Но зачем?..