Я ломал голову, как быть с третьей фигуркой, но в итоге Хугге удалось отыскать для меня волосы Карла. Неважно, что можно найти по этому поводу у древних авторов — современной магии извлечение образа подобия из волос представляется одной из самых сложных задач. Пришлось употребить на это все свое искусство, но в итоге проблема была решена.
Меня сбивало с толку то, что в круге — и вообще у Карла в подвале — я не смог обнаружить осколков голема. Но куски засохшей глины я нашел и утешал себя тем, что осколки могли и раствориться в воздухе при успешном переносе.
Также я не совсем понимал назначение атама, однако Карл всегда любил театральные жесты…
Да и у меня попросту не оставалось выбора. Правильно я догадался обо всем или нет, но я должен был вернуть Карла Романьо в мир живых.
Итак, я достал сырой кусок глины и приступил к делу…
На девятый день мы собрались на обед у Хугги. С характерным для нее безразличием она пустила бы хозяйство на самотек, однако Франц — с помощью Терезы — управлял домом вполне достойно. Во всяком случае, повар не ушел к более денежным хозяевам, прислуга не разбежалась, и ужин, которым нас угостили в тот вечер, был не хуже тех, что мне доводилось пробовать при Карле. Даже, подозреваю, лучше: Франц, вероятно, заблаговременно объявил повару, сколько персон будет присутствовать, и не заставлял его импровизировать.
Мы уже отдавали должное десерту, когда в комнату вошел дворецкий и произнес:
— Прошу прощения, баронесса, господа и дамы, явилась некая фройляйн. Она утверждает, что пришла к герру Геллерту.
— Да пусть заходит… — начала было Хугга.
Тереза положила ладонь ей на запястье.
— Моя дорогая, это не вполне вежливо, — мягко произнесла она. — Ведь мы уже заканчиваем. Витольд, скажи, эта фройляйн торопится или она может подождать?
— Ее слова: «буду ждать хоть до утра, лишь бы мне увидеться с герром Геллертом».
Я почувствовал, что у меня начинается мигрень, ибо узнал речевые характеристики.
— Хорошо, — кивнула Тереза, — это означает, что мы точно можем доесть штрудель. Витольд, предложи гостье чаю. Дорогой, вы не положите мне еще кусочек?
— Это Элиза Гаусс… — сказал я сумрачно, пирог у себя на тарелке, который сразу же показался мне словно бы глиняным. — Моя студентка. Она преследует меня скоро уже две недели!
— Неужели нынешние студентки стали настолько… непосредственными? — Тереза посмотрела на Франца и наших дочерей, которые с любопытством внимали. — И подходящая ли это тема…
— Да нет, вы не так поняли! — вскричал я, уронив при этом со стола вилку и нож. — Она вбила себе в голову, что я… словом, что все эти слухи — не только правда, но малая часть правды! И просится ко мне в обучение! Но до сих пор она не рисковала являться ко мне домой… Боги мои, в такой час! — я осознал весь ужас. — Мне ведь теперь придется ее проводить!
Наши дочери, Фани и Хельга, внезапно захихикали, и Тереза бросила на них строгий взгляд.
Затем дамы переглянулись между собой.
— Дорогой, если она действительно за этим, — начала Тереза, — мы можем сами поговорить с ней. Скажем, что вы нездоровы.
— И подвезем ее потом в нашей тарантайке, — предложила Хугга.
— Вам совершенно не обязательно показываться и усугублять экзальтацию этой юной фройляйн, — закончила Тереза.
— Да-да! — благодарно закивал я. — Это было бы очень кстати!
Когда дамы вышли, я счел необходимым сопроводить немой вопрос в глазах Франца и девочек следующими словами:
— Лучшие мужи античности, если вы знали, не считали зазорным робеть перед женщинами, в особенности молодыми и красивыми!
Дети переглянулись. Возможно, Франц что-то припомнил о «лучших мужах античности», потому что он вдруг подозрительно потупил взор в тарелку.
— Должно быть, эта фройляйн не отличается умом, — невинно заметила Хельга. — Мама говорит, что чем женщина глупее, тем умному мужчине с ней тяжелее приходится.
— Ваша мама очень мудра, — сказал я, — только, пожалуйста, не берите с нее пример, пока вы лучше не узнаете свой характер: она практикует очень опасный образ поведения. В том смысле, что он не прощает ошибок.
Мысли мои в этот момент уже были очень далеко, ибо я понял: сегодня или никогда. Хватит решаться, хватить испытывать судьбу. Големы подсохли, что мне еще нужно? Пора поставить точку в этой гнусной и мучительной истории.
В принципе, неважно, за пределы какого измерения ты выходишь: любое станет «четвертым». Но Карл был одержим идеей выйти за пределы времени, и его круг подготовлял все для этого, а также вводил новую координатную ось. К сожалению, я не мог воспользоваться своей соломоновой печатью, даже и точно такой же: этих «воображаемых» новых осей великое множество. Я бы просто попал к моей собственной и ни за что бы не встретился с Карлом. Следовало воспользоваться именно его пентаграммой, хотя и это не давало гарантии на успех…
Я быстро спустился в подвал по лестнице. Проходя на цыпочках через прихожую, услышал как Тереза что-то объясняла, потом — высокий голос Элизы. Звучали ее слова так: «Но ведь убить лучшего друга еще романтичней!»
Я вздрогнул и прибавил скорости. Пусть их, мои собственные чувства; пусть его, мое нежелание смириться со смертью Карла. Побоку расследования того, как эта клевета набрала силу. Но я не могу допустить, чтобы Хельга, Фани и безымянный еще малыш росли с клеймом детей убийцы! Я не могу допустить, чтобы когда-нибудь институтские друзья убедили Франца и Алекса в правдивости этой сплетни, и они пришли бы требовать у меня, уже старого и немощного, сатисфакции!
В подвале за предыдущие дни я уже все подготовил: почистил свечи, подновил некоторые новые символы, выставил в ряд трех големов… Не удержался от того, чтобы убраться — теперь-то хозяин подвала не мог воспрепятствовать этому темному желанию.
Я сунул в карманы двух големов — карлового и одного из своих — а третьего взял в руки. Затем я встал в центре пентаграммы, призвал в свидетели необходимых демонов и богов, и грохнул статуэтку об пол.
Когда голем разлетелся на осколки, я процедил сквозь зубы:
— Я тебя достану на том свете, ублюдок!
И тут же почувствовал, что падаю.
Как описать то, чему в человеческом языке нет названия? Ощущение падения или полета — вот что было первым. Потом мне почудилось, что я просачиваюсь сквозь каменный пол, потом — что взлетаю в небеса. Миг — и была тишина, миг — и причудливый звенящий звук. Мне почему-то показалось, что так лопаются пузыри в пене у гигантской прачки.
Сколько это продолжалось — не знаю, но в какой-то момент падение и полет закончились. Я стоял на широкой, чуть наклонной поверхности, странным образом не скатываясь с нее. Глядя под ноги, я видел множество словно бы взрезанных сфер — они находились под стеклянным «полом» и были ярко-оранжевого, апельсинового цвета. Что же касается места вокруг меня… Здесь был воздух — я дышал. Потом я понял, что это не воздух, что это странные разноцветные потоки, и они входят в меня и насыщают, будто манной, и едва только эти пятна начали складываться в образы…
…Холодные сухие ладони закрыли мне глаза, а знакомый голос произнес скороговоркой:
— Во-первых, не открывай глаза, если тебе дороги жизнь и рассудок. Во-вторых, признаю, что вел себя как полный идиот в этом эксперименте и слишком поторопился. В-третьих, это я распустил сплетню, что ты — инфернальный злодей, темный гений нашего времени, когда разговаривал с фон Вальзе за три дня до исчезновения, но у меня были для этого основания.