«Впервые в истории мы получили безукоризненно записанный звук, — сказал виолончелист Джулиан Ллойд-Уэббер, — и благодаря этому достижению исчезла главная историческая причина для повторной записи музыкальных произведений»[775]. Впрочем, неизменными остались коммерческие стимулы — дать работу музыкантами прибыль звукозаписывающей индустрии. Ситуация накалилась, как в комической опере. Героиню, в течение века похвалявшуюся своей чистотой и высочайшей верностью (High Fidelity), грубо отвергли, как только получили доказательства ее непорочности.
Темные тучи подобных размышлений сгущались в гостиной Роджера Райта, изучавшего варианты тактических действий «Дойче граммофон». Компания наняла этого задумчивого англичанина с внешностью игрока в регби и солидным послужным списком записей на Би-би-си и с Кливлендским оркестром, чтобы он помог ей восстановить позиции, утраченные после смерти Герберта фон Караяна и Леонарда Бернстайна в 1989–1990 годах. Диски ДГ в элегантных упаковках с яркими желтыми этикетками по-прежнему лидировали на рынке классической музыки, но головной офис в Гамбурге тревожился из-за резкого спада продаж. Да и сам Райт настолько нервничал, что иногда заходил в магазин пластинок и покупал записи конкурирующих фирм — просто чтобы показать, что кто-то еще интересуется подобными вещами.
Впервые на памяти сотрудников ДГ фирма не записывала бетховенский цикл с крупным оркестром. «Нет никаких причин делать новые записи, когда у нас есть цифровые Караян, Бернстайн и Аббадо», — говорил Райт. А ведь кия Бетховена считалось маркой этой фирмы, и если не нужно было записывать Бетховена, значит, дела пришли в упадок.
Экономические показатели приобретали абсурдный характер. Запись симфонии Малера в Берлине могла стоить сто тысяч долларов, запись оперы Штрауса в Вене — полмиллиона. При первом выпуске большинство записей расходились тиражом в две или три тысячи экземпляров. Чтобы окупить средства, затраченные в Берлине, пришлось бы потратить жизнь.
Любой рациональный аналитик посоветовал бы прекратить записи и пересмотреть основной каталог. Задача Райта состояла в том, чтобы найти оправдание для продолжения записей» а решению этой задачи мешал престиж фирмы. «Дойче граммофон» не решалась выйти на подиум музыкальной моды из опасения уронить свой так тяжело доставшийся авторитет. «Вся эта возня вокруг пьесок, представляющих сиюминутный интерес, нам только мешает», — презрительно морщился Райт, словно не замечая полумиллионного тиража медитативной Третьей симфонии Хенрыка Миколая Гурецкого, не опускавшейся ниже шестой строки в поп-чартах. По отношению к чартам ДГ занимала жесткую позицию: «Проблемы с хитами состоят в том, что через год их уже никто не хочет слушать» Мы стремимся составить список шедевров, который выдержал бы испытание временем».
Увы, на деле ведущие фирмы все больше и больше зависели от недолговечных хитов — в этом году Найджел Кеннеди, в следующем — испанские монахи, — а также от скомпилированных дисков, под которые так удобно управлять автомобилем, заниматься любовью или поливать сад. Подобная периферийная продукция составляла основу продаж классических записей. Традиционные записи симфоний, так же как и традиционные романы в жестких переплетах, оставались на полках и находились под угрозой вымирания.
Система звезд, питавшая классический звукозаписывающий бизнес со времен Карузо, теперь способствовала его уничтожению. Певцы, довольствовавшиеся ранее одноразовым чеком и импровизированным банкетом после записи, теперь требовали немыслимую оплату. Первый концерт Трех Теноров в 1990 году обошелся фирме «Декка» в полмиллиона долларов, выплаченных в качестве гонораров Лучано Паваротти, Пласидо Доминго и Хосе Каррерасу, — неплохой заработок за один теплый летний вечер! Запись разошлась миллионами на дисках и видеокассетах, и Доминго возмутился. «"Декка" точно выполнила все условия контракта, — заявил он журналистам, — но если концерт так хорошо продается, они должны заплатить нам больше»[776]. Через четыре года, незадолго до финальных матчей в Лос-Анджелесе, теноры изменили правила.
Действуя через импресарио Тибора Рудаса, занимавшегося всеми открытыми выступлениями Паваротти, певцы организовали телефонный аукцион на «Трех Теноров-II». Шести миллионов фунтов от «И-Эм-Ай» было недостаточно для стартовой цены, «Сони» сошла с дистанции на восьми, сердитый Доминго наложил вето на десятимиллионное предложение «Декки». Победу одержала компания «Уорнер», предложившая одиннадцать миллионов фунтов. Три Тенора и их дирижер получили каждый по миллиону аванса, а к концу года отчисления и плата за трансляции должны были принести им в четыре раза больше. «Благодаря обширным международным ресурсам и опыту "Уорнер мьюзик груп" этот выдающийся концерт поистине станет доступным всему человечеству», — вещал Рудас[777]. Он должен был стать доступным, ведь единственными, кто зарабатывал на нем деньги, были сами певцы.