Но звонил не Адам. Звонил Рон. Чтобы сообщить скверную новость.
— Ее совершенно точно убили, старик, — сказал он Джорджу. — Просто предупреждаю тебя, на всякий. Я тебе говорил, меня уже подозревают. Чего еще ждать от этих мудаков. Ты же… у тебя вроде не было конфликтов с Оливией, а?
Джорджа передернуло от отвращения.
— Нет, — с трудом солгал он. — Я прекрасно ладил с Оливией. И что же с ней случилось, что они говорят?
— Ничего не говорят. Но они заставили меня официально дать показания, сказали, что я последний, кто видел ее живой, и прочая хрень. Если несчастный случай, ничего такого не делается. Я уже позвонил адвокату.
Джордж повесил трубку и достал ноутбук. И немедленно приступил к мастурбации.
Эд и Амелия
№6
Амелия сидела у окна второго этажа и смотрела на дом напротив.
Эд поставил чашку чая рядом с ней на подоконник.
— Они снова здесь, — сказала она, кивая на двух полицейских, которые выходили с участка Дэли.
Эд вздохнул. Не поспоришь.
— Это ничего не значит, — сказал он. — Мы уехали в день ее смерти. Ну и что? Простое совпадение. Если бы они подозревали, что мы как-то причастны, то не болтались бы на улице и не ходили бы по соседям.
Амелия пристально посмотрела на него.
— Ты сам в это не веришь, Эд. Не больше меня. Сам же помнишь, как все было в прошлый раз.
Она, конечно, права. В прошлый раз следователи опросили всех членов семьи и только потом вызвали на допрос Эда и Амелию.
Его братья и сестры опустились в своих подозрениях дальше некуда. Но Эд и Амелия рассказали всю правду.
Отцу Эда стало хуже в выходные. В субботу вечером они вызвали врача, который приехал и осмотрел Эдварда-старшего. Уезжая, он предписал отцу Эда строгий постельный режим и сказал, что если он не сможет есть, то придется поставить ему капельницу. Врач оставил Амелии запас морфина на случай, если начнутся боли. Все это врач говорил в присутствии Эдварда-старшего.
Эд обратил внимание, что после ухода врача отец выглядел очень подавленным, несмотря на уверения врача, что в понедельник он вернется и что к понедельнику больному станет уже лучше. В больнице давали Эдварду еще месяцы, возможно, год. Быстрая смерть пока не угрожала.
Но отец уже завел разговоры о том, что не хочет никого обременять и что не хочет доживать свои дни прикованным к постели.
Они постарались успокоить старика, уверив его, что волноваться не о чем. Сами Эд и Амелия все же беспокоились, поэтому решили по очереди сидеть с ним всю ночь.
Брат Эда, Пол, действительно вечером позвонил и сказал, что хочет навестить отца. Но к этому времени тот уже забылся наконец мирным сном, и Эд предложил Полу приехать в понедельник, надеясь, что к тому времени отцу станет лучше. Пол спорил с Эдом. Отец на неделе пытался связаться с Полом и хотел его видеть.
Наконец, Пол все же согласился, что не стоит будить старика, и пообещал приехать в понедельник, когда будет врач.
Амелия сказала полиции, что заснула во время своей вахты у постели в ночь с субботы на воскресенье. Когда она проснулась, поняв, что задремала, Эдвард спал. Он лежал на боку, повернувшись лицом к стене. Она взяла книгу и стала читать при свете лампы.
Прошло еще около часа, и уже перед рассветом она решила разбудить Эдварда, чтобы покормить завтраком и померять давление.
Эд, который спал в смежной спальне, проснулся от ее вопля. Он спрыгнул с кровати и вбежал в комнату, где жена стояла на коленях у постели его отца. Из руки Эдварда-старшего торчал шприц с целой ампулой морфина. Эд и Амелия сказали полиции, что он, очевидно, воспользовался тем, что Амелия заснула, взял оставленное врачом лекарство и вколол себе смертельную дозу.
Эдвард всю жизнь страдал диабетом, и никто не усомнился, что он умеет делать себе уколы.
Но, что более важно, он оставил записку на тумбочке у изголовья, и графологическая экспертиза подтвердила подлинность почерка.
Она гласила: «Моим детям. Простите меня за этот поступок. У меня не было выбора. Пожалуйста, простите».
Эд тут же вызвал скорую и полицию, а Амелия пыталась делать искусственное дыхание и массаж сердца. Слишком поздно.
Когда началось расследование, врач, который осматривал Эдварда-старшего накануне, сказал, что в субботу пациент был в угнетенном состоянии. По его мнению, мистер Миллер уже несколько месяцев страдал глубокой депрессией. Эдвард жаловался, что заперт в четырех стенах, жаловался на свою немощь.
Все отнеслись к этой смерти как к ужасной трагедии, пока не вскрыли завещание Эдварда. Как оказалось, за две недели до смерти он изменил его. К новому завещанию прилагалась записка, где он писал, что теперь Эд и Амелия единственные, кто о нем заботится, и поэтому будет правильно и справедливо оставить дом и ферму им. Он опасался, что если завещает имущество всем детям, между ними начнутся споры о том, как им распорядиться. Эдвард решил, что Эд справится с управлением фермой, а все остальные останутся на ней работать.