– Если люди в телевизоре называются телеведущими, то мы – зрители – должны называться телеведомыми. Вот только куда они нас телеведут? И откуда нас телеведут? И куда, в конце концов, телеприведут?
– Нашего начальника смело можно назвать болваном!
– Смело назвать… Нет, лично я смело назвать не могу. Только несмело, трусливо.
– Милый, я вот что подумала…
– Не может быть!
– Не перебивай! Вот что подумала. Я тебя ласково называю то слоником, то котиком, то козликом, то зайчиком… Может, мне так не разбрасываться, а, суммировав, называть одним словом: «млекопитающее»?
– Он не из тех, кто любит сорить деньгами. Он из тех, кто любит сорить окурками и шелухой подсолнуха.
– Мне только что в голову пришла одна оригинальная мысль! Но, увы, её мгновенно вытолкали оттуда пинками мысли неоригинальные.
– Сейчас прохожу это я мимо парикмахерской и вижу картину: томная парикмахерша состригает у клиента локон за локоном и задумчиво бормочет: «Любит. Не любит. Плюнет. Поцелует. К чёрту пошлёт. К сердцу прижмёт. Любит. Не любит…»
– Я трудился, не покладая рук, слушая, как дикторы радио трудятся, не покладая языка.
– На выставке засушенных бабочек у меня возникло подозрение, что энтомолог-коллекционер, поймав очередного мотылька, говорит себе библейскую фразу: «Распни, распни его!»
– Этот молодой человек, по-моему, подаёт большие надежды.
– А мне так и кажется, что, подавая надежды, он по-холуйски поклонится, шаркнет ножкой и скажет: «Надежды поданы-с, барин».
– Меня ударили по правой щеке, и я, как учил Иисус, подставил левую. Ну, правда, не свою левую щёку, чужую. Хотя тот тип сопротивлялся, не хотел, чтоб я подставлял под удар его щёку. Но я ему, гаду, заломил руки, и он по своей левой щеке получил увесистую оплеуху. Не одному же мне должно доставаться!
– К символу бесконечности приделали дужки – получились очки.
– Снова этот писатель сгоряча сморозил эпопею.
– Как гласит народная мудрость: не испражняйся в унитаз – пригодится воды напиться. Или что-то в этом роде.
– Он настолько популярен, что не представляет для меня ни малейшего интереса.
– Да это же отпетый добряк и отъявленный интеллигент!
– Прочитал я эту книгу, прочитал… Похоже, написано автором в трезвом виде, со всеми вытекающими из этого недостатками.
– Это существо – образец декоративной породы человека. То есть красавица.
– Требовать от современного сочинителя, чтобы он был абсолютно оригинальным, это всё равно, что требовать от химика, чтобы он работал только с такими элементами, которых нет в таблице Менделеева.
– Гляди, в небе шныряют НЛОнавты верхом на своих НЛО! Причём НЛО как две капли воды похожи на мётлы.
– Он работает укротителем человеков. То есть прокурором.
– Если есть скрипичный ключ, то, наверно, должна быть и скрипичная отмычка?
– Гражданки проститутки, в наше отделение милиции пришёл святой отец, чтобы прочитать вам проповедь на тему: «Кто шлёпнет тебя по правой ягодице, обрати к нему и другую». Ну, или что-то вроде того.
– Там, где нет цензуры, все слова формально являются нецензурными, ведь некому их формально одобрить.
– Видел, Колян? Проехал чёрный «Мерседес». Эх, мне бы такой!
– Ага, шикарный… Странно, Вован, почему ж все мы говорим «проехал чёрный "Мерседес"»? Хотя следовало бы говорить: «проехала чёрная "Мерседес"». Ведь МерсЕдес – с ударением на втором слоге, а не на третьем – имя женское. Не говорим же мы «проехал белый "Лада"»», или там «проехал красный "Таврия"». Похоже, мы поменяли в данном случае женский род на мужской только потому, что женское имя Мерседес не заканчивается на «а» или «я». А зачем перенесли ударение – вообще непонятно.