— Обрати внимание, Захар, что с балкона не видна дверь ванной, так что если в ванную входить или из неё выходить, стоящие на балконе этого не увидят, — заметил детектив-любитель.
— Но если кто-то вошёл в ванную и убил натурщика, пока художники тут курили, то как же убийца мог выйти, если дверь осталась запертой изнутри? Не мог же покойник её запереть после ухода убийцы! — выразил сомнение детектив-профессионал.
— Это вопрос, — согласился Солопий Охримович.
— А может, всё же самоубийство? — с надеждой спросил Захар Захарович.
— Впрочем, о том, что дверь была заперта изнутри, мы знаем только со слов художников. Если это они укокошили натурщика, то и задвижку на двери сломали специально для того, чтобы ввести следствие в заблуждение, — изрыгнул версию Нышпорка, шевеля ноздрю мизинцем.
— Но если бы они его укокошили и инсценировали самоубийство, то уверяли бы нас, что слышали, как натурщик покончил с собой, как сорвался с верёвки и плюхнулся в воду, как сверху грохнулся топор. Зачем же им говорить, что таких звуков не было, если это противоречит версии о самоубийстве. Нелогично, — сказал инспектор уголовного розыска.
— Да, нелогично, — согласился дворник.
Они вернулись к художникам.
— Скажите, служители муз, а какое у натурщика было настроение? Он был в депрессии? — спросил Нышпорка.
— Наоборот! — воскликнул Петров, сверкнув сквозь ус зубом. — Илья Григорьевич был сегодня жизнерадостный, весёлый. Всё время шутил.
— Анекдоты рассказывал! И про Вовочку, и про Штирлица, и про Вини Пуха с Пятачком, и про Василия Ивановича с Петькой, — уточнил Иванов, теребя кисточку, присохшую к воротнику.
— Мне особенно запомнился тот, где Пятачок с красным флагом бегает туда-сюда под большим-пребольшим дубом и поёт: «Наш паровоз, вперёд лети, в коммуне остановка…», а летящий на воздушном шарике Вини Пух ему сверху кричит: «Эй, Пятачок, по-моему, пчёлы всё равно не верят, что я паровоз». Я так смеялся! — всхлипывая, вспомнил Сидоров и смахнул скупую мужскую каплю.
— Илья Григорьевич завтра должен был получить гонорар за написанную им монографию о философии эпикурейцев, вот он и радовался, — пояснил Петров, продолжая блистать коронкой сквозь ус. — Не было у него ни депрессии, ни даже намёка на плохое настроение! Ума не приложу — с чего это он наложил на себя руки!
Нышпорка с Полуящиковым переглянулись и дуэтом подумали, что если бы художники укокошили натурщика и инсценировали самоубийство, то уверяли бы, что он был в депрессии и не хотел жить. Хотя, как знать…
— Я бы хотел допросить вас троих по отдельности, — произнёс дворник. — Давайте, начнём с вас, Иванов. Давайте, уединимся с вами… эээ… ну, хотя бы вот на балконе же.
И Солопий Охримович вновь пошествовал на балкон, а за ним, стуча об паркет рамой, присохшей к подошве, потопал живописец.
— Скажу вам, гражданин Иванов, прямо, не в бровь, а в ухо, что у меня есть основания полагать, что кончина натурщика — это убийство, а не самоубийство, — сказал там в ухо Вольфгангу Ходжибердыевичу Солопий Охримович, — и что этот благородный посту… тьфу… и что это злодейство совершил либо кто-то из вас троих, либо кто-то четвёртый, заходивший в квартиру, пока вы перекуривали на балконе. Признайтесь честно, отлучался ли кто-нибудь из вас троих с этого балкона во время перекура?
— Отлучались, — признался живописец, почёсывая ногтями тюбик на затылке. — Сперва мне приспичило по-маленькому, я сходил в туалет, помочился. Через несколько минут Сидоров отлучился на кухню, чтобы, как он сказал, запить таблетку от насморка. А ещё через несколько минут Петров отлучился в коридор, чтобы, как он сказал, позвонить по телефону жене.
— А как вы думаете — кому выгодна смерть Небижчика?
— Ну, не знаю… А! Небижчик как-то говорил, что у него есть мерзкий сосед, вот, сверху, как раз над ним, — живописец указал испачканным краской ногтем вверх — на балкон Нышпорки. — Такая, говорил, сволочь! Этот гадский сосед ему и квартиру заливал, и поджигал, и под дверью гадил, и собачку убил, и газеты в ящике палил, и спать не давал, устраивая по ночам грохот, и прочие всякие пакости… Они ненавидели друг друга. Вот я и ду…
— Нет-нет-нет, — перебил Солопий Нышпорка, — это не то… Это… Кхе… Ну… Гм… Это… Эээ… А другие?
— Ну, не знаю… Разве только… Нет, не уверен…
— Давайте, давайте, выкладывайте.
— Сидоров — родственник Небижчика. Единственный родственник, насколько я знаю. И единственный наследник, в случае, если Небижчик… Ну, вы меня понимаете. А Небижчик, хоть и живёт, как видите, скромно… жил… человек не бедный. Говорят, он в карты много навыигрывал и у него на сберкнижке… Ну, вы меня понимаете.