Еще ребенком я часто чувствовал в сердце страдания других. Мне не хотелось жить в таком многострадальном мире. Я не мог оставаться открытым к страданиям, которые я видел среди людей и в себе самом. Прежде чем мое сердце снова стало ранимым, прошло много лет. Горе вынуждало меня открыться, но я не знал тогда, что делать со страданиями.
Теперь, когда я снова думаю о том времени, на глазах появляются слезы, я по-прежнему чувствую Эрика в своем семилетнем сердце. Хотя я продолжаю скучать по нему, я чувствую, что его смерть была для меня своеобразным посвящением. То, что я тогда пережил, кажется, никогда не покидало меня. Каждая новая смерть напоминает мне о том, что нужно открыть сердце, что любовь не умирает. Мы пришли в эту жизнь, чтобы открыть истину и использовать ее во имя любви. Никто из моих друзей не помог мне увидеть смысл жизни яснее, чем Эрик.
Я встречался с людьми, чье горе было невыносимо. И тем не менее оно оказывалось для них лучше всего того, с чем они сталкивались в жизни. Ведь через горе они смогли изведать глубины своего естества. Когда мы переживаем горе, мы не просто переживаем утрату сына или дочери, мужа или жены, наших родителей или возлюбленных. Мы оказываемся брошенными в бездну отчаяния и тоски. Мы прикасаемся к источнику утраты как таковой. Мы переживаем подавленный страх, сомнение и горе, которые всегда были с нами. Многие предпочли бы не проходить через это переживание, однако столкновение с областью глубочайших привязанностей оказывается для многих первым шагом к свободе, посвящением на духовном пути, которое довелось пережить практически всем мудрецам и святым.
Мы отталкиваем неприятное – а среди наших переживаний едва ли есть что-то более неприятное, чем утрата близких. Однако горе приходит, и тогда все ваше осознание погружается в мир скорби, где болезненно присутствуют все привязанности, устремления и страхи. Некоторые люди говорят о горе так, словно они идут по дну великого океана. Некоторые переживают его как немыслимую возможность прикоснуться к областям, которые, возможно, окажутся недоступными при других обстоятельствах. Я вижу, что при этом в пылающем уме людей появляется какое-то принятие, свет и готовность – открытость горю и утрате, о которой они раньше не подозревали.
Несколько лет назад одна женщина рассказывала мне о смерти своей дочери во время отпуска на океанском побережье в штате Орегон. Ее шестилетняя дочь и десятилетний сын играли в воде, плавали на надувном матрасе недалеко от берега, кричали и забавлялись, пытаясь удержаться на матрасе, когда волны накатывались на них. Когда налетала волна, они с визгом и смехом цеплялись за матрас. Радость и веселье. Но вот одна волна перевернула матрас, и, когда дети попытались ухватиться за него, налетела вторая очень мощная волна, которая уволокла девочку в море до того, как взрослые успели прийти ей на помощь. Ее тело долго не могли найти.
Через несколько дней следователь, проводящий дознание, вызвал женщину в морг для опознания тела ребенка, которое утром выловили в океане. Когда женщина пришла в приемную следователя, тот предупредил ее, что ей, собственно, покажут не тело, а останки тела. Дело в том, что после утопления оно досталось акулам. Когда сняли простыню, женщина пережила самое сильное страдание в своей жизни. Она также прошла через самое глобальное переживание любви. Глядя на частично съеденное тело своей дочери, у нее просто не было возможности подавить это переживание. Ее вынесло за пределы ума. Она была вне себя и прикоснулась к тому, что лежит в глубине ее естества. Это мгновение поставило ее лицом к лицу со всеми местами, в которых она была отделена от других существ. И самое главное – от самой себя. У нее не было куда прятаться. У нее не было ничего, что могло бы удержать ее от этого. Ей просто нужно было быть там, в текущем мгновении. В действительности, я не думаю, что она никогда бы не встретила просветленного человека, который бы дал ей больше, чем это мгновение.
Глубина этого горя была так велика, что она должна была отпустить себя, сдаться. Все места, в которых она пряталась, осветились одной ослепительной вспышкой. Годом позже она говорила мне, что это было самое глобальное переживание в ее жизни, и, в частности, сказала: «Оно открыло меня. Оно перевернуло мою жизнь. С тех пор для меня стало очень важно прикасаться к сердцам других, понимать их и открываться им».
Если мы скажем, что милость – это чувство общности, переживание нашей глубинной природы, то окажется, что так называемая трагедия представляет собой источник милости. Мы видим, что к милости нас приводит чаще всего не то, что приятно, а то, что приводит нас в контакт с глубинами нашего естества.
Известна история о тибетском учителе Марпе, который тысячу лет назад жил со своей семьей в деревне. Там же жили и многие монахи, которые пришли, чтобы заниматься со своим великим учителем. Однажды сын Марпы был убит. Марпа был глубоко тронут этим горем. Один из монахов пришел к нему и спросил:
– Я вас не понимаю. Вы учите, что жизнь есть иллюзия. И все же вы плачете. Если все это иллюзия, зачем же так сильно переживать свое горе?
– Да, действительно, все иллюзия, – ответил Марпа. – И смерть ребенка – величайшая из иллюзий.
Он уважал каждое мгновение, давая в своем сердце место парадоксу: хотя вещи могут не быть такими, какими они кажутся, утрата близкого человека – одно из самых сильных переживаний в нашей жизни. Он признавал естественный выход за пределы тела, продолжение путешествия в осознании, но так же глубоко чтил чувство потери на том уровне, на котором оно возникает. Он не ожидал ничего, открывался динамизму вселенной, которая на этот раз предлагала ему переживание утраты.
Возможно, это самое трудное искусство, которым мы можем овладеть, – искусство доверять не только радости, но и страданию; умение открываться горю, каким бы оно ни было, не теряя из виду совершенство вселенной.
Когда мы говорим о любви к кому-то, мы желаем сказать, что этот человек является для нас зеркалом того места в нас, которое есть любовь. Это существо становится нашим местом встречи с самим собой. Когда это зеркало оказывается разбитым, горе, которое мы переживаем, свидетельствует об утрате контакта с тем местом, которое есть любовь. Думая об этом человеке как об отличном от себя, мы скорбим о своей утрате, мы снова и снова переживаем чувство отделенности и изоляции, которое изначально вынудило нас искать за пределами самих себя то единство, которое мы называем любовью.
Исследуя чувство утраты своей отраженной любви, мы снова возвращаемся к самим себе, к своей любви и к той невидимой связи, которая всегда присутствовала между нами. Прикасаясь к нашей любви, мы прикасаемся к другому человеку. Когда мы вступаем в контакт с тем, что у нас было общее, наше горе прожигает себе путь к центру сердца.
Как мы уже сказали, «любовь» обычно означает эмоцию, состояние сознания, которое, чтобы найти себя, смотрит вне себя. Эмоциональная любовь этого «делового» типа постоянно подводит итоги, чтобы убедиться, что другой получает от нас не больше, чем мы от него. Это очень хитрый способ общения. В его основе лежит эгоистический интерес, в угоду которому мы можем вычеркнуть из своей жизни человека, не подтверждающего больше наш образ себя. Мы замечаем, что не любим того, кто не отдает должного нашей идее о том, кто мы такие. Но мы переживаем самую суть любви, когда наш скорбящий ум погружается к истокам вечноприсутствующего сердца. Это горечь утраты зеркала. Это горечь утраты того места в себе, где начинается наша любовь.
Недавно я провел некоторое время с парой, чья одиннадцатилетняя дочь была похищена и убита. Это было сущим кошмаром для обоих родителей. Они потеряли всякую возможность управлять своим миром. Они не могли избежать страдания. Их боль была так велика, что они просто не могли больше за нее держаться, и тогда их сердца буквально распахнулись.
Вскоре после случившегося они написали письмо Рам Дассу:
«Мы продолжаем жить, хотя у нас не осталось для этого сил. Мы пытаемся существовать для наших двух других детей, но делать это иногда бывает трудно. Мы постоянно ищем в своих сердцах и в сердцах сочувствующих друзей и родных более глубокое понимание и новый смысл.