— Что, хочешь сказать, что вы встречались и просто беседовали? Говорили о политике и кино и рассказывали анекдоты? Так я тебе и поверил!
— Верить или не верить — дело твое, — в голосе Микаэлы слышалась откровенная злость, Ник еще не видел жену такой. — Судишь по себе, надо полагать. Ты-то крутил любовь со всеми подряд! Я предлагала тебе вернуться, ты не захотел. А раз мы с тобой разошлись, я могу встречаться с кем хочу. Или ты считаешь, что раз ты меня бросил, я все равно по-прежнему принадлежу тебе?
Ник молчал — отвечать здесь было нечего. Он сам не захотел, чтобы Микаэла возвращалась к нему. Да, официально они еще не разведены, но не живут вместе, и сам-то он считает себя свободным — ну и она, значит, тоже. Все это было правильно, и все-таки он не мог смириться, и особенно бесили его воспоминания о том, как Микаэла раньше подозревала его по любому случаю, и он-то думал, что это из-за того, что она любит его, а она, значит, была влюблена в Клири — иначе зачем бы ей с ним встречаться — а он, Ник, был для нее просто так… Просто содержал ее, ей с ним было удобно и ничего более. А сам Фред! Тоже постоянно лгал, недоговаривал, увиливал…
Фред явно понимал, что чувствует приятель, и выглядел виноватым, что для него вообще-то являлось редкостью.
— Ник, клянусь, все было так, как говорит Микки. Я, честно говоря, думал, что ты об этом знаешь. Мы с ней собирались пожениться, но не получилось, были свои причины. Потом она вышла за тебя, потом вы разошлись, а теперь…
— Вы надумали возобновить роман, я понял. Значит, вы оба все время врали мне!
— Мы не врали, то есть… Если бы ты сам не отказался вернуться к ней… Я ведь спрашивал тебя! Ей-богу, я не хотел, чтобы все выплыло на поверхность вот таким образом, мы собирались рассказать тебе.
— Можешь не оправдываться, я понял. А теперь проваливайте, видеть вас больше не желаю!
Сцена становилась безобразной. Прохожие оглядывались на них, но Нику уже было все равно, он кричал:
— Валите отсюда, оба! Женитесь, делайте что хотите!
Он повернулся, пошел, ничего не различая перед собой. Фред догнал его, взял за плечо.
— С тобой-то что случилось? В аварию попал? На тебя напали? Тебе же в больницу надо.
— Убери руки, пока я их тебе не оторвал! — заорал Ник, и Фред отстал. Кажется, еще раз окликнул, но Ник не стал оглядываться, свернул в соседнюю аллею. За ним никто не побежал, и от этого ему стало еще обиднее.
На то, чтобы протащить ноги по коридору жилого блока, у Ника ушли последние силы. Он открыл дверь, шагнул в квартиру и привалился к стене, глотками загоняя внутрь тошноту. Из комнаты выглянул Ларри, и Ник сказал:
— Привет, друг. Принеси чего-нибудь попить и аптечку. И, бога ради, не расспрашивай меня ни о чем.
Потом он сидел, прикрыв глаза, Ларри осторожно обрабатывал его ссадины на лице, а закончив, позвал:
— Может, все-таки расскажешь, что с тобой произошло? Я бы хотел помочь, если это в моих силах.
Ник молчал. Ларри мягко положил руку ему на плечо, осторожно ободряюще сжал. И то ли это дружеское прикосновение послужило последней каплей, то ли просто у Ника закончились душевные силы, но он разревелся и разом выложил всю историю.
— Стэн Мортон, — повторил Ларри. — Твой сотрудник?
— Ты его видел — такой здоровенный, на две головы выше меня, кулаки — как два твоих. Что ты на меня так смотришь? В искусственном мозгу не укладывается, как мой коллега собирался меня убить? Да, такое тоже бывает в нашем обществе. Я, если честно, и сам-то с трудом верю.
Но сейчас Ник уже верил. Вначале все произошедшее казалось слишком диким и невероятным, он не мог и не хотел признавать его реальность и не мог о нем говорить, потому что говорить значило поверить. Он всегда знал, что существуют убийцы, садисты, насильники, маньяки, но все они орудовали где-то там, далеко, и Ник не допускал даже мысли о том, что сам может сделаться жертвой теперь, когда стал взрослым, богатым и успешным.
— Почему ты отказываешься дать показания? Ненаказанное преступление рождает следующее преступление. Мортон опасен для других людей.
— Да плевал я на них. Я слишком доверял им раньше, а теперь не хочу.
— Я не говорю о доверии, я говорю о твоем долге как гражданина.
— Давай без этих высоких фраз. Какой там, к черту, долг, никому я ничего не должен. Я сегодня убедился… Если уж моя жена и тот, кого я считал своим другом, обманывали меня, что говорить про остальных! Пусть этот ублюдок ловит кого хочет, пока я сам до него не доберусь, и пусть делает с ними что хочет. Мне все равно.
Он поднял к лицу руку, покрытую пятнами засохшей крови, закатал рукав, посмотрел на номер на коже, усмехнулся и перевел взгляд на синтетика.
— Как тебе моя татуировка? Догадываешься о ее смысле? Это намек Мортона на то, кто из нас с тобой лучше и совершеннее. Попытка посильнее меня унизить.
— Ты можешь свести этот номер.
— А я не стану. Он мне нравится. Пусть все думают, что я сам это сделал. Если Мортон рассчитывал таким образом вызвать у меня зависть к тебе, ненависть или еще черт знает что — пускай подавится.
— Ты точно не хочешь заявить о том, что с тобой произошло? В конце концов, ты можешь рассказать мне, а я запомню и смогу воспроизвести наш разговор.
— Я же сказал, что сам с ним рассчитаюсь. До предыдущего не добрался, но уж до Мортона доберусь!
— До предыдущего?
— Ну да, я один раз уже попался какому-то маньяку, давно, еще когда мы на Дне жили. Я этот случай почти забыл, а сейчас вспомнил. Он подошел ко мне на улице: привет, я тебя знаю, твой отец там-то работает? Я говорю: да. Слово за слово, я подумал, что он действительно знакомый отца. Он говорит: покажи мне дорогу к вашему дому. Я сдуру и пошел с ним. А дальше ты и сам можешь догадаться. Я сперва даже не понял ничего. Он достал нож, пригрозил мне и стал снимать с меня куртку, а я думаю: она же на него не налезет! Продать решил — так она старая, кто ее купит?.. А, не хочу дальше рассказывать, противно.
— Сексуальное насилие? — осведомился Ларри таким же тоном, каким спрашивал, сколько сахара положить Нику в кофе, и тот подумал: я бы так не смог, я бы стал краснеть, бледнеть, заикаться и корчиться от жалости и неловкости.
— Он не успел, я изловчился, дал ему в глаз и убежал.
— Твои родители обратились в полицию?
— Я им не рассказывал.
— Почему?
— Мне бы от матери влетело. Она бы сказала, что я сам во всем виноват. Что бы со мной ни случилось, я все время был виноват. Я, пока от него бежал, упал и руку распластал битым стеклом, домой пришел весь в крови, так она еще на меня наорала, дескать, носишься где-то, под ноги не смотришь, одни проблемы из-за тебя. Потом уже поняла, что я почти в обмороке от потери крови, отвела в медпункт. Мне наложили швы, дали нашатыря понюхать и отправили домой, а дома она меня еще и поколотила. Она нервная.
— Я не понимаю, почему ты терпел это. Ты ведь мог пожаловаться на жестокое обращение.
— Ну, она не так уж сильно меня поколачивала. А если бы я пожаловался, меня бы от нее забрали, и кому я тогда нужен! Просто я все время ее разочаровывал, она ждала от меня большего, а я не оправдывал ее ожиданий. Я старался, честное слово, но у меня ничего не получалось, а если что-то получалось, она все равно меня не хвалила. Знаешь, как мне бывало обидно!
— Да, я замечал, что для людей много значит чужая похвала или осуждение, но мне кажется, что следует больше ориентироваться на собственное мнение.
— Я этого не умел. Да и какая разница, на что ориентироваться? Мое мнение о себе в то время не отличалось от ее мнения.
— А сейчас?
— Сейчас я, конечно, кое-чего добился, но это больше заслуга дяди. Сам по себе я никогда ничего не стоил.
— Ты недооцениваешь себя, Ник, я давно замечаю это за тобой. Ты можешь больше, но тебе комфортнее считать себя никчемным, и я пока не понял, почему ты так относишься к себе. Но вернемся к Мортону. Почему ты хочешь оставить его действия безнаказанными?
— Я не говорю, что хочу оставить его безнаказанным. Все, чего я хочу — это убить его своими руками. Как я жалею о твоем Первом законе, ты бы только знал! Иначе я бы попросил тебя, и Мортон пожалел бы, что родился на свет.