Мадлон расплела мокрую свалявшуюся косу, с помощью Анни расчесала волосы и оставила их распущенными. От тепла и спирта ее разморило, она клевала носом, устроившись на ящике поближе к огню. В конце концов она задремала, а проснулась от того, что голове стало как-то жарко, а Анни рядом пронзительно завизжала: «Горишь, горишь!».
Что-то полыхало прямо перед глазами, сперва Мадлон подумала, что горит тент, но тут же поняла — это ее волосы! В следующую секунду Гордон накинул ей на голову свой сырой плащ, прихлопнул, погасил огонь и схватил за плечи:
— Глаза целы?
Мадлон посмотрела по сторонам.
— Да. Все вижу.
Новак тоже подскочил к ней, испуганно ощупывал голову и лицо. Мадлон аккуратно высвободилась.
— Со мной все в порядке.
— Да, пожалуй, — проворчал Гордон. — Только коса и брови исчезли, а голова вся обожжена. Думаю, надо срезать эти клочки, — он дотронулся до уцелевшего вихра за ухом девушки, — быстрее обрастешь, и ожоги проще будет обработать.
— Аптечка уплыла, — мрачно напомнил Новак.
— У меня есть своя, — Гордон принес тюбик регенератора и машинку для стрижки. Анни с жалостью глядела, как старик обрабатывает голову подруги. Потом он смазал ожоги и удовлетворенно кивнул: — Ну, вот, к утру будешь как новенькая. Между прочим, короткая стрижка тебе идет.
— Спальник высох, — сообщила Анни. — Мадлон, пойдем в палатку. А то я, кажется, тоже здесь усну.
Стривер и Новак договорились дремать под тентом по очереди, чтобы следить за уровнем воды. Если река подойдет к террасе, придется уходить выше. Думать о такой перспективе никому не хотелось, но к ней следовало быть готовыми. Гордон остался у костра покурить и вместе с руководителем получше упаковать весь спасенный груз, чтобы, в случае очередного бегства от воды, не потерять что-нибудь еще.
— Ох, как тут холодно! — пожаловалась Анни, когда они с Мадлон забрались в палатку. — Ложись скорее!
Они легли на коврик и накрылись одним спальником. Стенки палатки освещались отблесками костра, яркими, оранжевыми и от этого странно живыми. Глядя на пляску этих сполохов, Мадлон подумала, что, кажется, понимает чувства огнепоклонников древности. Огонь — свет, и тепло — жизнь… Сегодня, чуть не погибнув во тьме, холоде и воде, она почувствовала это острее, чем когда-либо.
Рядом пошевелилась Анни, повернулась и прошептала:
— Ты сильно испугалась, когда упала в реку?
— Не особенно. Надеялась как-нибудь выбраться. А ты что же, очень испугалась?
— Нет, тоже не очень. Я знала, что вы меня спасете. Я больше за тебя перепугалась. Я так рада, что ты жива.
Теплые губы Анни коснулись щеки Мадлон. Та замерла, растерявшаяся, не привыкшая к таким проявлениям чувств. Анни, не замечая ее смущения, прижалась щекой к ее плечу, поудобнее угнездилась и через несколько минут уснула. Мадлон тихо лежала, прислушиваясь к себе. Она поняла, что ей приятна нежность Анни. Рядом с подругой было так тепло, так уютно… Она поудобнее повернулась, сама обняла Анни, согрелась и уснула. Обе спали крепко и даже не услышали, как в палатку залез Гордон.
Среди ночи Мадлон проснулась от взрывов хохота. Костер пылал вовсю, сквозь ткань полога виднелись беспорядочно сваленные под тентом вещи и две темные фигуры возле огня. Судя по голосам, Новак и Стривер после ухода товарищей не столько следили за уровнем воды в реке, сколько продолжали праздновать спасение от наводнения и к этому времени порядочно набрались. Мадлон услышала голос руководителя:
— Давай еще по одной.
— Давай. Твое здоровье!.. — Ленни шумно потянул носом и пожаловался: — Слабовато.
— Черт, правда? Это потому что в темноте ничего не видно. А по звуку, как Гордон, я разбавлять не умею.
— Ничего, сойдет! Схожу-ка за водой, чай поставим. Пить хочется… А, черт!..
Что-то забренчало, Новак шикнул:
— Тихо ты, девчонок и старика разбудишь!
— Стараюсь, — невпопад отозвался Ленни. Послышался плеск воды — кажется, Стривер черпал кружкой дождевую, скопившуюся в углублении тента. Зачавкала грязь под сапогами, темный силуэт заслонил костер. Ленни повесил котелок и сказал: — Слушай, Виктор… Давно хотел спросить… Как тебе наши девчонки?
— Повариха — красотка, давно таких не видел.
— Я думал, тебе нравится Анни.
— Анита — миленькая, я на ней женюсь, если удастся договориться с ее папашей. Судя по ее рассказам, он пока не очень-то стремится отпускать дочку замуж, хотя, казалось бы — какого черта? Она давно совершеннолетняя, а он, учитывая его популярность, один в пустом доме не останется и от тоски не помрет… Хорошая девушка, и с деньгами — как раз то, что мне нужно. Правда, у нее религиозная дурь и склонность к стихоплетству, да ладно, потерплю, а может, со временем это пройдет. Жаль, что она настолько привязана к отцу, что не способна пойти против его воли. Впрочем, если она это сделает, как бы он не лишил ее наследства, а это мне совсем ни к чему. Надо придумать, как его уломать.
— Ты что же, просто гонишься за ее деньгами?
— Ну, не делай из меня меркантильного альфонса, или как там это называется! Я же сказал, что Анита мне нравится, а ее деньги пригодятся мне для дальнейшей работы на Муравейнике. Выбивать гранты из Мирового фонда чертовски нудно и утомительно… Или ты ревнуешь? — он хохотнул. Ленни не принял шутку, его голос прозвучал угрюмо:
— Пусть сама решает, и заранее поздравляю тебя с победой. Я не очень-то и надеялся. Всегда получалось так, что я никогда не был нужен тем, кто были нужны мне.
Повисла долгая пауза. Мадлон подозревала, что пьяный Новак оказался просто не в силах переварить этот длинный пассаж. Наконец Виктор сказал:
— По-моему, ты принимаешь всю эту чепуху близко к сердцу. Личная жизнь — не главное. Я, например, хочу только добиться успеха. Я не расстроюсь, если с Анитой ничего не выйдет, и не стану переживать из-за одиночества. Черт побери, я согласен умереть одиноким стариком, но прославленным стариком! Тем, кого будут помнить, тем, на чьи научные работы будут ссылаться, тем, чьим именем будет названо… — тут он споткнулся и неуклюже закончил: — Что-нибудь названо.
— Твое счастье. Я этого никогда не понимал. Я всегда хотел быть с кем-то.
— Ты боишься одиночества? А по виду не скажешь!
— Еще бы. Слабости следует скрывать. Не знаю, зачем я тебе сейчас все это рассказываю…
— Ладно, ладно! — кажется, Новак похлопал приятеля по плечу. — Анита не обращает на тебя внимания, и ты уже раскис как баба! Возьми себя в руки. Может, тебе повезет с Мадлон, хотя вряд ли. Это ледяная королева! Не думаю, что ее интересует хоть кто-то из мужчин, но смотреть на нее — нечто потрясающее.
— Еще бы! — с жаром подхватил Ленни. — Ты видел, как она купается под водопадом?
— Под водопадом? — тупо переспросил Новак.
— Под водопадом! — с восторгом повторил Стривер. — Но Мадлон вызывает у меня только эстетическое чувство. Смотреть на нее — примерно то же самое, как на красивую статую.
Почему-то это признание показалось Новаку необычайно забавным.
— Эстетическое чувство! — ржал он. — Слушай, а ведь я тоже эстет! Расскажешь, где находится этот водопад?
Их пьяная болтовня раздражала, и Мадлон уже собралась попросить, чтобы вели себя потише, но тут рядом пошевелился Гордон. Мадлон вспомнила, что уже несколько минут не слышит его тихого храпа. Проворчав себе под нос: «Расшалились мальчики…», старик приподнялся, откинул полог палатки, нащупал свой ботинок и швырнул на голоса. Что-то загремело, кто-то охнул.
— Заткнитесь! — громким шепотом потребовал Гордон. — И верните ботинок.
Балаган у костра как ножом отрезало. Кто-то принес ботинок и почтительно поставил в палатку. Огненные сполохи на стенках угасали, дождь опять усилился. Мадлон скоро уснула.
19
Из-за вчерашнего позднего возращения Ник проспал до обеда, потом перекусил, лег с книжкой и опять задремал, а проснулся ближе к вечеру от телефонного звонка.