Женщины постоянно роились во дворе у Люси и Гарика. Случалось, одна еще не окончательно отчаивалась взять его в руки и превратить в полезного члена общества, а другая уже маячила в калитке, уверенная, что у нее-то все получится в деле перевоспитания обаятельного фельдшера и превращения его в порядочного семьянина.
Когда Игорь Юрьевич въехал в свое новое жилище, он и на Люсю обратил благосклонный взор. Конечно, дама значительно старше него, но сохранилась хорошо, есть в ней изюминка, и речь правильная. Никаких тебе «каклета» и «вармишель», «ярманка» и «помидора». Ох, уж этот артюховский диалект!
Опять же, одинока и под боком!
Он, было, попытался сходу ее обаять, в уверенности, что особых усилий не потребуется, но Люся скроила такую гримасу и пошлепала губами – что-то прошептала про себя, что Гарик мигом понял: ему тут ничего не светит. Он был не в курсе Люсиной печальной истории и даже слегка закомплексовал, хотя в ту пору был еще ого-го!
Постепенно женщины отсеялись, а Игорь Юрьевич скатился к самому подножию социальной лестницы и превратился в Гарика-алкаша. Пол его берлоги был усеян бутылками различных калибров, а в последние годы – уже и пузырьками из-под спиртовых настоек. Слава богу, Гарик завязал с куревом из экономии, а то бы рано или поздно уснул с окурком, и полыхнули бы они за милую душу!
И на этом этапе биографии соседа на его жизненном пути возникла Лида. Она не носила высоких каблуков, а головку ее обрамляли кудельки неопределенного цвета. Видимо, химзавивку ей делала неопытная мастерица и сожгла волосы.
* * *
Под утро Людмила Петровна, наконец, крепко уснула, и ей даже что-то начало сниться. Из блаженного предутреннего сна она была выдернута самым немилосердным образом.
– Люся! Люсенька! – голосили под дверью. – Открой, пожалуйста!
В первый момент после грубого вторжения в глубокий провальный сон Людмила Петровна решила, что это опять безобразничает Ксюня. Ее трехцветная красавица достигла, по кошачьим меркам, весьма преклонных лет – ей исполнилось двенадцать. Она уже реже рвалась на ночные променажи, предпочитая активному общению с собратьями уютные вечера на хозяйском диване перед телевизором. Она и днем-то весьма неохотно покидала диван, а с приближением вечера буквально вжималась в него, впивалась когтями в плед и крепко зажмуривалась, полагая, что сделалась невидимой.
Жестокосердая хозяйка отдирала ее вместе с шерстинками от пледа и вышвыривала на улицу. Как всякая нормальная артюховская кошка, проживающая в частном секторе, а не в благоустроенной квартире, Ксюня к лотку была не приучена, и свои естественные надобности справляла на улице. Возраст брал свое, и если в весеннее-летний период осуществление физиологического процесса было еще туда-сюда, то в осеннее-зимние слякоть и холода – просто туши свет!
Старость, как известно, – это дурные привычки. Ксюня уже позволяла себе несколько раз непотребства, когда хозяйка теряла бдительность или в морозы проникалась жалостью к не молоденькой своей подруге. Со временем они пришли к консенсусу: Людмила Петровна отправляла Ксюню погулять после обеда, дабы ближе к ночи та вернулась в тепло и комфорт.
Беда была в том, что пищеварительный тракт по заданному графику не всегда работает. Случалось, Ксюня гуляла безо всякого результата, возвратившись, терпела всю ночь, в надежде, что как-то само рассосется, но под утро физиология гнала ее к двери. Сначала она, понимая, что в данном конкретном случае не права, мяукала робко, вполголоса, но потребность становилась все насущнее, а мяуканье – все громче и продолжительней. Под конец это уже был один непрекращающийся вопль отчаяния. Хозяйка, вынырнув из сна, мчалась заплетающимися ногами на зов, а точнее, – гнусный рев.
– Люся! Люсенька! – голосила Ксюня. – Открой, пожалуйста!
Как провинциальная актриса в драматическом монологе форсирует звук, желая подчеркнуть трагичность момента, и переигрывает, так и Ксюня переигрывала.
– Брыс-с-са! – по-артюховски заорала Людмила Петровна, ненавидя в этот момент хулиганку.
Ей казалось, что заорала, на самом деле она только почмокала губами, поскольку Ксюня не прекратила голосить.
– Люсенька, да открой же! Ты там живая?
Ксюня была необыкновенно умной кошкой, но не настолько же, чтобы произносить человеческие слова. Такова была вторая мысль возвращающейся из глубокого сна в реальность женщины.
Наконец, она осознала, что вопли отчаяния издает под дверью ее соседка Лида Херсонская. Сон мгновенно улетучился, уступив место испугу. Людмила Петровна метнулась в коридор, сдвинула щеколду и распахнула дверь.