– Ничего не получится, - выступил один из пивоваров. - Трактирщики в хузваале и так не платят за пиво. Они вообще ни за что не платят.
Для Лефарна это было открытием. Однако он виду не подал и взял новость на заметку.
– Значит, хузвааль вычеркиваем. Считайте по пять бочонков на двадцать шесть трактиров. Итого сто тридцать бочонков, И поторопитесь: нам нужно, чтобы лиловое пиво появилось во всех двадцати шести трактирах уже сегодня. Яро заглянет в каждый, чтобы трактирщики могли тяпнуть за его избрание особого пива.
Пивовары не возражали, но Даггет был совершенно сбит с толку.
– А для чего это все? - спросил он.
– Трактирщики получат больше прибыли, чем обычно, и останутся довольны, - ответил ему Лефарн. - Мужчины Звааля тоже не прогадают: пока особое пиво не кончится, им оно обойдется дешевле. И жены их будут рады, потому что мужья меньше пропьют… Теперь давайте посмотрим, скольких людей мы можем осчастливить снижением налогов.
Вошел городской казначей в сопровождении двух помощников, несущих тяжелые бухгалтерские книги. Окстон по-прежнему помалкивал. Тема финансов всегда была ему неприятна. Держался в сторонке и Даггет - по той же самой причине.
Как оказалось, казначей со своими помощниками разделяли их чувства, только Лефарн узнал об этом несколько позже. Ему понадобилось немало времени, чтобы разобрать каракули счетоводов. Но когда замысловатые зваальские цифры, напоминающие иероглифы, стали ему понятны, в голове у него тут же зароились вопросы.
– Вот это сокращение… что оно означает?
– Хузвааль.
– В тот день правительство закупило пять фургонов овощей и фруктов для хузвааля?
– Ну а как же!
– А вот тут - всего двумя днями позже - еще три фургона?
– Ну а как же!
– А здесь… смотрите: правительство покупает два фургона мяса для хузвааля!
Казначей кивнул.
– И всего через день еше фургон?
– Ну а как же! Должны ведь жители хузвааля есть!
– Этого никто не отрицает, - согласился Лефарн. - Просто я до сих пор не задумывался о том, чего стоит прокормить целую ораву, ибо раньше не кормил никого, кроме себя. - Он повернулся к Даггету. - Теперь я лучше понимаю, для чего нужно столько налогов. Однако наша цель - не устранить налоги совсем, а посмотреть, нельзя ли перераспределить бремя. Я вижу, есть другие источники поступлений, и кое-какие из них приносят значительные суммы. Что означают, например, вот эти цифры?
– Арендную плату, - пояснил казначей.
Лефарн оказался в тупике. Ему и в голову не приходило, что Звааль может выглядеть социалистическим государством, где буквально все принадлежит верхушке. Но иного объяснения не находилось. Прямо или косвенно каждый гражданин платил правительству арендную плату - косвенно те, кто, подобно Лефарну, снимал лачугу на чужой земле. Он платил ренту землевладельцу, а тот - уже непосредственно городу или кому-то, кто его олицетворял.
Город владел сам собой. Он взимал аренду за свою собственность и одновременно брал с этой платы налог. Это был настолько головокружительный трюк, что у Лефарна захватило дух.
Каждый зваалец платил городу арендную плату и налоги с нее же; исключение из этого правила могло быть только одно. Лефарн задал вопрос, хотя не сомневался в ответе.
– Люди, живущие в хузваале, оплачивают аренду жилья? Явная глупость вопроса привела казначея в негодование.
– Конечно же, нет!
Теперь у Лефарна появилась новая пища для размышлений. Возможно, все здесь принадлежит не правительству, а хуноблям, но задавать еще и этот вопрос ему показалось излишним. Чем больше Лефарн узнавал о Зваале, тем больше убеждался: такая система работать просто не может.
Он показал на самую крупную цифру.
– А это что означает?
– Доход от наших угольных шахт.
– Звааль продает уголь?
– Разумеется! Звааль - один из ведущих поставщиков угля во всем регионе, он один снабжает пятьдесят городов, где своего топлива нет. Наш уголь лучшего качества.
Лефарн содрогнулся при мысли о том, каков же может быть уголь худшего качества. Он продолжал задавать вопросы. Когда наконец он откинулся назад, устав от цифр, к столу подсел Даггет.
– Я хотел, чтобы вы убедились сами, - сказал он. - Видите: другие налоги, кроме продовольственного и жилищного, поднимать уже некуда. Если увеличить налог на уголь, люди не смогут готовить пищу и обогревать дома. Можно было бы поднять налог на одежду, но жители и так нечасто се покупают, и если цена возрастет, они будут донашивать старье до дыр. Для ткачей и портных это было бы губительно. То же самое касается домашней утвари. Если поднять цены на корм для скота, то фермеры повысят цены на мясо, возчики - на свои услуги, а стало быть, подорожает абсолютно все.
– Разумеется, налоги составляют существенную часть городского дохода. - пробормотал Лефарн. - Но все же не настолько большую, чтобы в критическом положении нельзя было поэкспериментировать. Сейчас положение критическое - бунта не миновать. Вот что я предлагаю: на тридцать дней мы отменяем все налоги на продовольствие и жилье. В то же время мы предупреждаем людей, что по истечении этого срока налоги могут быть восстановлены, но в таком случае мы постараемся распределить их более справедливо. Это должно погасить нынешнее недовольство. И, конечно, посулив перераспределение налогов, мы должны будем выполнить обещанное.
Даггет поджал губы, размышляя. Казначей тоже.
– Тридцать дней, говорите, - пробормотал казначей. Он посмотрел на Даггета. - Излишков хватит, чтобы компенсировать потерю.
Даггет глубокомысленно кивнул.
– Хорошо. Мы отменяем налоги на продовольствие и жилье на тридцать дней, но разъясняем людям, что за это время определим новую схему налогооблажения.
Встреча закончилась. Городской казначей, его помощники и Даггет откланялись. Когда дверь за ними закрылась, Окстон просто взорвался.
– Тридцать дней! - вскричал он. - И что потом? Они снова начнут собирать налоги, а мы превратимся в мишени для учебной стрельбы! Что нам дадут эти тридцать дней?
– На десять или пятнадцать дней больше, чем я ожидал, - удовлетворенно сказал Лефарн. - Мы выгадали немного времени, чтобы найти выход из тупика.
Кроме того, за эти дни он рассчитывал отыскать ключ к разгадке нилинтских городов-государств.
Весь Звааль ликовал, узнав о высочайшей милости нового яро - дешевом фиолетовом пиве в честь коронации. Трактирщики довольно потирали руки. Окстон радовался, как дитя, и даже сумел спокойно перенести процедуру примерки праздничных одежд - белого камзола и фиолетовой мантии. Лефарн выбрал себе наряд поскромнее: белый мундир и фиолетовую перевязь.
Портные работали в чрезвычайной спешке, да и пивоварам пришлось поднапрячься, но и одежда, и пиво были готовы к сроку. Уже смеркалось, когда Окстон и Лефарн уселись в роскошную карету. Братья Билиф в мундирах выступали впереди в качестве гвардии, а рыночные оркестрантки ехали за каретой в телеге. Все они были разодеты в пух и прах, и Лефарн еще ни разу не видел таких гордых музыкальных див.
Даггет с двумя незнакомыми помощниками настоял на том, чтобы тоже их сопровождать.
Процессия остановилась у первого трактира. Сначала вошли оркестрантки и, встав у двери, оглушительным воем аэрофонов потрясли посетителей до потери дара речи. Потом ворвались братья Билиф и исполнили захватывающий акробатический номер. Когда они закончили, Лефарн остановил аплодисменты объявлением:
– Его высокость ваш новый яро, Окстон!
Аплодисменты были оглушительными, и это только в благодарность за дешевое пиво; когда же Окстон торжественно объявил о тридцатидневной отмене налогов на продовольствие и жилье, стены трактира заходили ходуном. Ликующая толпа смела Билифов, подняла Окстона на плечи и пронесла по залу.
Окстон взревел, требуя тишины.
– Не благодарите меня, - сказал он, улучив минуту затишья. - Это все мой поврун, Лефарн, это он додумался. Мне бы и в голову не пришло.
Теперь уже Джедда подняли на плечи, и ликующая процессия прошла с ним до следующей пивнушки, где весь спектакль повторился заново - и длился раз за разом, пока они не закончили свой триумфальный тур по трактирам. Все были в восторге, кроме Даггета и его приспешников, которые поглядывали на все это с большой озабоченностью.