После этого тот же проникновенный голос певицы продолжил:
«Не зна-аю счастья большего, чем жить одной судьбой!
Грустить с тобой, земля моя, и праздновать с тобой!»
Затем последовало попурри на тему «Щелкунчика», затем почему-то запели «Бон Джови», а их сменила Бритни Спирс.
Потом всё внезапно смолкло, лишь ещё несколько секунд слышалась непонятная сдавленная ругань.
Наступала ночь. В ближних десятиэтажках загорелись редкие окна. Но улицы вокруг автостоянки оставались пустыми. На территории «лагеря» догорали кое-где костры, смолкали разговоры. Я примостился на картонке, положил руку под голову и постепенно задремал.
И начались сны-воспоминания.
…Крысы как-то ухитрялись сверлить зубами дыры в полу. Аккуратные, словно выпиленные пилой.
Каждый вечер, возвращаясь с работы, мы видели повсюду оставленные ими следы. Они бегали по столу, собирая крошки. Опрокидывали пустые бутылки в углу. А когда мы стали прятать съестное и самые ценные пожитки в шкаф — просверлили дыру в днище шкафа.
Мы были студентами — нас послали на месяц на сельхозработы в отдалённый райцентр. Поселили в двухэтажной кирпичной общаге. На первом этаже жили студенты, на втором — шофера и трактористы, тоже присланные из города в помощь колхозникам.
В комнате мы жили впятером. Однажды, вернувшись не слишком поздно, стали думать, как бороться с крысиным нашествием. Кто-то придумал: забить дыры, замуровать.
Цемента поблизости не было, и работали мы то в поле, на силосе, то на току — просушивали зерно.
Набрали вместо цемента грязи, прямо у крыльца общаги (осень была дождливой, а грязь — неимоверно вонючей; туалета в общаге не было, был уличный сортир. Но сортир стоял в отдалении, метров за сорок. Поэтому по ночам многие далеко не ходили — мочились прямо с крыльца). Обмазали этой грязью бутылки и крепко вколотили их в дыры в дощатом полу.
На следующий вечер рядом с прежними, замурованными, дырами обнаружились новые.
Мы не поленились — забили и их. Ещё понадеялись: может, эта грязь их отпугнёт. Не отпугнула.
Они провертели третьи дыры! А когда мы, зевая и матерясь, стали укладываться спать, на постелях — под одеялами, на простынях, даже под подушками — обнаружились шарики крысиного помёта.
— Вот же сволочи! — восхитился Вовка. — Ну, всё. Я с ними больше не воюю.
Вытряхнул помёт из постели, улёгся и захрапел. А мы с Костей снова набрали грязи и забили дыры. Теперь бутылки пучками торчали у нас по углам из дощатого пола, как скульптуры в духе конкретного искусства.
И больше крысы к нам почему-то не лезли.
Потом пришло время возвращаться в город. Перед отъездом ради интереса я выдернул из пола одну бутылку. Горлышко бутылки было обгрызено — нет, обточено, как наждаком — почти до основания!..
14
Меня разбудил мой знакомый из «Водоканала».
Вокруг было полутемно; стоянку освещал только прожектор с охранной вышки, а фонари по периметру почему-то отключили. Прожектор был маломощный и рассеянный. Там, где мы лежали, света едва хватало, чтобы не натыкаться друг на друга.
— Т-с-с! — сказал сосед.
— А чего?
— Тут прут в заборе отломился… Можно пролезть. Пойдём.
— Чего? Бежать, что ли?
— Ну да. А чего тут ждать?.. Караульные вон там — слышишь? — развлекаются…
Он кивнул куда-то в дальний тёмный угол автостоянки; оттуда доносились пьяные голоса, и время от времени женские взвизгивания.
— Водки натащили… Бабы… Только собак выпустили, сторожить, а сами…
Я поднялся, прислушиваясь.
— Тебя как звать-то?
— Серёгой. А тебя?
— И меня Серёгой… Пошли?
Мы подобрались к решётке забора. Серёга стал гнуть прут — сварка сверху отошла, но прут оказался крепким. Мы ухватились вдвоем, повыше — отогнули. Пролезть можно было, правда, только боком — но через секунду мы уже были на той стороне. Перебежали к кустам, окаймлявшим пешеходную дорожку, перемахнули через кусты. Здесь было совсем темно.