Выбрать главу

В темноту. Но не в молчание.

Потому, что когда я уходил — приходили крысы.

Первые ночи я не мог понять — откуда этот шум, шорох, топанье по лестницам проворных маленьких ножек? В голову лезла чертовщина. Вооружившись шваброй, я выскакивал из приёмной в коридор.

Тишина. Пустота.

А потом однажды увидел её.

Нет, сначала, сквозь дрёму (какой уж там сон — особым смельчаком я никогда и не был) услышал перестук маленьких ног по ступеням: кто-то бегал по широкой школьной лестнице вверх-вниз.

Я мгновенно взмок. Включил свет, взял швабру. Выглянул в коридор. На лестницу скупо падал свет из коридора. И по ней, по этой самой лестнице, бегали две здоровенные крысы.

Я хотел их напугать. Затопал ногами, побежал, размахивая шваброй. Одна исчезла где-то под лестницей, а вторая растерялась: метнулась в коридор, а оттуда — в школьный гардероб. В гардеробе было темно. Швабра мне мешала, — вешалки-то были низкими, для школьников. Бросив швабру, я снял с пояса добротный ремень с увесистой металлической пряжкой. Намотал ремень на кулак, и бросился в атаку.

Крыса пометалась по довольно тесному гардеробу и выскочила в коридор. Тут уж было, где разбежаться и размахнуться. Я попал по ней ремнём пару раз, она подскакивала с визгом, совершала в воздухе сальто и вновь уносилась зигзагами.

Потом я загнал-таки её куда хотел: специально оставил открытой дверь в учительский туалет, закрыв все другие двери — в коридор, ведущий к мастерской и другие — на лестницу. Она влетела в маленькую кабинку с казённым унитазом в центре. Я захлопнул за собой дверь, отрезая ей путь к отступлению. И стал бить эту шипящую, вопящую тварь пряжкой. Она подскакивала, подскакивала, — и внезапно плюхнулась в унитаз.

Я наклонился посмотреть — может, её уже и добивать не надо, утонула? И тут смердящий окровавленный комок с бешеными красными глазами прыгнул со дна унитаза прямо на меня. Я успел отшатнуться, так что до лица она не достала; повисла на груди, уцепившись коготками, рвала одежду, орала и тянулась оскаленной пастью выше. Я сбил её с себя ремнём. Она шмякнулась на кафельный пол, а я… я опрокинулся на спину, головой распахнув дверь. Полуживое, мокрое, само воплощение злобы — оно промчалось прямо по мне и исчезло в коридоре.

Больше я за крысами не гонялся. Закрывался в приёмной и мрачно ворочался до утра, до прихода техничек…

И что интересно — сон с полутёмным коридором, по которому носятся жирные крысы, мне, бывало, снился. А вот горящую крысу я не видел во сне никогда. Только наяву. Но это было так давно, что тогда, в больнице, я об этом так и не вспомнил.

* * *

Время шло к выписке. Я уже бодренько доедал свою мокрую кашу и просил добавки — домашние что-то стали жмотиться. Спалось все меньше, зато интереса ко всему происходящему становилось больше. Вот медсестра («сестричка») Юлька, например. Не поверите — звезда. Я на неё лишний раз дыхнуть боялся. Спасибо, уколы отменили, а то мне вдруг стало неудобно стягивать перед ней штаны, обнажая худые исколотые ягодицы.

К Юльке один парень клеился. И приклеился ведь, сволочь — я случайно их воркованье подслушал. Они сидели в процедурном кабинете, как голубки. Или, как говорилось во времена моей юности, «как голубица и голубец». Прямо на кушетке, покрытой резиновой клеёнкой.

А ночью меня опять разбудил тот, из пригородного совхоза. Приснилось ему что-то, и он заорал вдруг благим матом:

— Куда ты бензином в печь?? Дура! Соляркой надо, во-первых, а во-вторых!..

И так же внезапно замолк.

Наверное, «во-вторых» уже не понадобилось…

Я так понял — его «дура» дождалась, пока бензиновые пары сгустятся до карбюраторной кондиции, и чиркнула спичкой. Что сталось с печью — понятно: улетела, как ракета. Может быть, крышу снесло. Да и с ней. А вот состояние самой дуры все же вызвало беспокойство. К тому же так и осталось неизвестным, что же нужно было сделать дуре «во-вторых».

Я заворочался, прислушиваясь. Всё те же звуки: похрапывание, почмокивание, постанывания… И вдруг различил мягкое, на краю слышимости, шуршание.

Оторвал голову от плоской казённой подушки. Скосил глаза на окно.

На фоне светлого квадрата (в эту ночь окно заливал свет месяца) неспешно брели понурые кошки.

Ни шороха.

Подрагивающие хвосты. Поднятые вверх морды. И бельма вместо глаз, в которых отражается лунный свет…

* * *

Потом наваждение кончилось. Я выписался.

Был солнечный майский день, весёлый, как сама жизнь, и я пошёл домой пешком, чтобы по дороге вволю насладиться этой самой жизнью.

Дома меня, однако, встретило неприятное событие.