Новшество это обусловлено тем, что за годы коллективизации юкагиры и эвены Заполярной Якутии сделались почти совсем оседлыми, а для оседлых жителей собака более удобное животное, чем олень. Начать хотя бы с того, что собака сама по себе — более домашнее животное, чем олень, и в отличие от последнего стремится быть подле людей. Кроме того, собака выносливее оленя; она тянет нарту, пока в состоянии держаться на ногах, а уставший олень ложится. В пургу собаки везут нарту к жилью, а олени бегут по ветру, и жилье их не интересует. Собачий корм лежит всегда возле каюра на нарте, тогда как оленей приходится отпускать для пастьбы; потом их надо отыскать и поймать — сами они к своей нарте не придут. Да и ягельник в приморской тундре не так-то легко найти. Но и это еще не все. Во время пастьбы оленям могут угрожать волки. Весной олени проваливаются в рыхлом снегу и ранят ноги о наст; с более легкими собаками такого не случается…
В общем промысловики тундры нашли, что нм удобнее держать упряжку собак, чем иметь дело с оленями.
Вот и получается, что тундровые юкагиры при Советской власти овладели новой для них профессией ездовых собаководов, а таежные юкагиры — профессией оленеводов.
ХОРОШО ЛИ НЕ ЖИТЬ НА ОДНОМ МЕСТЕ?
Образ жизни верхнеколымских юкагиров, сочетавших кочевание и оседлость, можно считать полуоседлым. Они передвигались по тайге в поисках пищи: летом — на лодках и плотах, зимой — на лыжах. На нарте, которую тащил за собой человек с припряженной к нему в помощь собакой, изредка ехали только больной или мать с грудным младенцем на руках.
Люди шли не взирая на трескучий мороз. 40 или 70° ниже нуля — какая разница? Все равно надо идти. Идти, чтобы жить…
«Тяжело… видеть пятилетнего мальчика или девочку на лыжах с посохом, когда они карабкаются на гору, проваливаются в снег, отстают от табора и плачут от холода», — писал В. И. Иохельсон{86}.
«Трехкопыльная нарта. Четырехкопыльная нарта. На трехкопыльной нарте десять рыб складываем, двух собак впрягаем, — рассказывали юкагиры. — На четырехкопыльной нарте два десятка рыб кладем, покрышку для урасы[41] кладем, трех собак впрягаем. Мы тянем с собаками вместе. Так живя, кочуем. Так кочуя, наша еда кончается… Так на завтра переходим. Вечер настанет — сети снова спускаем, лед по пояс стоит… От того [что нет пищи] одна-две из наших собак пропадают…»{87}
В начале XX в. у верхнеколымских юкагиров уже почти не осталось собак (их нечем было кормить), и люди «на себе» таскали нарты с поклажей. Мать Н. И. Спиридонова «сотни верст ходила пешком на лыжах за мужем-охотником, тащила на себе весь домашний скарб, малых детей и мясо убитых зверей»{88}.
Вот как описывал С. А. Бутурлин кочевки верхнеколымских юкагиров в то время: «Двигаются вверх, в горы, долиной какой-нибудь реки небольшими партиями из нескольких семей… без «урасы» (род кожаной палатки), так как оленей и собак у них нет, а женщинам едва под силу тащить сани с детьми, котелками и скудным запасом провизии. Разводят огонь и греются около него, затем самый сильный и выносливый собирается с духом, вскакивает, пробегает шагов 100–200 и коченеющими руками разводит новый костер; когда он разгорается, перебегают к нему и другие. Так передвигаются в морозе полярной ночи, пока не найдут возможным срубить из жердей легкую урасу на несколько дней, когда мужчины, пользуясь уменьшением мороза и собрав с нескольких лиц достаточно одежды для одного, разойдутся на охоту»{89}.
Эстафета людей, обреченных на смерть…
В 1930 г. С. В. Обручев встретил на Коркодоне стойбище юкагиров. «Они только что пришли, и вечернее солнце ярко освещало коричневые шкуры недавно поставленного чума. Мужчин не было, а несколько женщин занимались расстановкой чума и палатки. На пучке сухой желтой травы сидело несколько черных собак по две и по четыре вместе… Тут же рядом в мехах на снегу лежали грудные дети». Вскоре показались остальные члены кочевой группы. «Первыми пришли мальчики лет пятишести. Они шли на лыжах, очень забавных — коротких и широких, с серьезным видом, подражая в походке мужчинам. Затем появились взрослые — темные силуэты (солнце уж заходило) на тонких, изящно обутых ногах и в просторных меховых парках[42]»{90}.
Коркодонские юкагиры не могли выделить для Обручева проводника — им был дорог каждый охотник. Но в конце-концов они все же отпустили с ним «самого древнего старика». Этот старик, «очень милый и ласковый», но бессильный прокладывать на лыжах путь для оленей, запряженных в нарту, был, по уверению моего балыгычанского знакомого Кости Винокурова, его дедом Никитой.
Если таежным юкагирам удавалось осенью запастись омулем, они временно оседали в своих зимних поселках.
В начале XX в. зимний поселок «ясачных» юкагиров Нунгадан-ангиль (Устье Нелемной) находился ниже теперешнего поселка Нелемное, и не на левом, а на правом берегу Ясачной.
О существовании этого поселка было известно еще с конца XVIII в., когда туда (в 1786 г.) приезжали на лодках из Верхнеколымска капитан Иосиф Биллингс и доктор Карл Мерк — участники снаряженной Екатериной II Географической и астрономической экспедиции в северо-восточной части России. В конце XIX в. в поселке проживало 30 человек.
Юкагирский план Колымы с поселками Нунгадан-ангиль и Верхнеколымск. Тос. Конец XIX в.
У коркодонских юкагиров на рубеже XIX–XX вв. было два зимних поселка: Ачуон-ангиль (Устье Рассохи) — на притоке Коркодона — Рассохе, там проживало 13 человек, и Хорходон-ангиль (Устье Коркодона) — на самом Коркодоне, его население составляло шесть человек.
Юкагиры, кочевавшие в верховьях Омолона, до 1897 г. зимовали в поселке Карбошан.
Верхнеколымские юкагиры, численность которых сокращалась от десятилетия к десятилетию, были спасены от полного исчезновения Советской властью и коллективизацией.
В 1931 г. юкагиры Ясачной объединились в колхоз «Светлая жизнь», а юкагиры Коркодона — в колхоз «Новый путь». Вместе с юкагирами в колхозы вошли местные эвены и якуты, благодаря которым стали развиваться новые для юкагиров отрасли хозяйства — оленеводство, о чем уже шла речь, и животноводство.
Для жилищного и хозяйственного строительства государство ссудило колхозы деньгами, на которые в поселке Нунгадан-ангиль были построены два жилых дома, школа-интернат, здание правления колхоза, склад, погреб. С тех пор поселок стал называться Нелемное. Поселок, однако, находился на низком месте, и юкагиры говорят, что его часто «топило» во время разливов Ясачной. Поэтому в 1956–1958 гг. Нелемное перенесли на другое место, в 25 км от старого, вверх по течению реки. Новое Нелемное стоит на высоком левом берегу среди прекрасного леса. С крутого песчаного яра открывается волнующий вид на окрестные дали…
Сейчас Нелемное — центр одного из отделений общерайонного совхоза «Верхнеколымский». Юкагиры совхоза работают в оленьих стадах, добывают пушнину, рыбачат, косят сено, заготавливают грибы и ягоды. Большинство их постоянно живет в срубных домах. Лишь пастухи-оленеводы да охотники во время промысла по-прежнему пользуются легкими чумами и палатками кочевников. Поселок радиофицирован. По вечерам в квартирах жителей загорается электрический свет.
Несколько иной, но тоже полуоседлый образ жизни вели в XIX в. вижнеколымские юкагиры, находившиеся в тесном общении с русскими старожилами. «В одном месте веснуют они со своими мережами, перетягами, сетями; в другом месте летуют с неводом; в третьем месте они осенуют с ёзами и ловят подледную рыбу по рекоставу; в четвертом месте зимуют», — писал А. Аргентов{91}.