Маршрутный тис. Конец XIX в.
Тосы юкагиры оставляли не только уходя на промысел, но и возвращаясь обратно. В этих письмах содержались сведения об остановках в пути и наиболее важных событиях. Костя Винокуров, о котором я уже говорил, до сих пор помнит виденные им в детстве знаки на берёсте: пламя — означало костер, кружок — ночевку, человечек — кочевку…
Свое рисуночное письмо верхнеколымские юкагиры называли шангар-шорилэ — «письмо на коже дерева».
Иохельсон видел в юкагирских маршрутных тосах «зародыши географических карт». Но мне представляется, что их можно рассматривать и как зародыши иероглифической письменности, на что указывает стилизация некоторых устойчивых знаков-символов.
У тундровых юкагиров рисуночное письмо не обнаружено — возможно, из-за отсутствия берёсты в их краях.
*
Существовали у юкагиров, как и у других народов Сибири, знаки собственности в виде рисунков — так называемые тамги (они же «знамена» и «пятна» в документах XVII в.). Такие знаки в качестве подписей украшают многие челобитные юкагиров, написанные по их просьбе русскими.
«Знамена» индигирскнх юкагиров
Знаки собственности отличаются одной замечательной особенностью: они нередко указывают на образ жизни или на основное занятие хозяина тамги. Вот «знамя» юкагиров Индигирки (1659): олень и два лыжника с посохами в руках. Вероятно, хозяева «знамени» были пешими охотниками на диких оленей.
«МЕДВЕДЬ БЫЛ ЧЕЛОВЕКОМ»
Николай Иванович Спиридонов об анимистическом мировоззрении своих соплеменников писал: «Все звери и птицы выступают в образе человека, и все они живут точно такой же жизнью, как и люди… Каждая гора живет самостоятельной жизнью; горы влюбляются, женятся, плодятся, охотятся и т. д.»{105}.
Превыше всего юкагиры почитали солнце — источник тепла и жизни на земле. Они обращались к нему со словами: «Солнце-мать! Твоим теплом нас согрей, питание твоим теплом нам дай! Откуда бы то ни было приходящее зло в другую сторону направь!»{106}
Солнце призывали они в свидетели во время братоубийственных столкновений и войн. На утреннюю зарю, возвещавшую о возвращении солнца, юкагиры почему-то «стыдились» смотреть. В одном предании говорится, что мальчик, пренебрегший советом отца, взглянул на розовеющий горизонт, и был немедленно унесен на небо. Оно «закрылось» за ним.
К числу важнейших сил природы юкагиры, как и тунгусы, относили огонь: «Огонь жизнь дает…»
Верхнеколымские юкагиры представляли себе огонь в образе «бабушки», а тундровые — и в образе «дедушки». Этих «бабушек» и «дедушек» они «кормили»: бросали в огонь кусочки еды, щепотку табаку или чая. Верхнеколымские юкагиры еще и просили: «Огонь-бабушка, худое если будет, в другую сторону отведи; хорошее если будет, сюда завороти»{107}.
Верхнеколымские юкагиры мне говорили, что таким образом они задабривали сидящего в огне чертика едэк — а то ведь он мог начать вредить им.
Не меньше, чем от огня, зависели юкагиры от воды.
Когда по весне ломался лед, юкагирки верхней Колымы «дарили» «детям хозяина реки» бисер и просили: «Вода-мать, нам еды давай. На своей поверхности нас хорошо веди. Эти для твоих ребят игрушки возьми…»{108}.
На Анадыре «женщины бросали в реку ленты, тесемки и обрезки каких-либо материй и платки, а старики и старухи бросали что-нибудь съестное»{109}.
Каждый юкагир, подходя к берегу новой для него реки, задабривал ее духа-хозяина подарком: оставлял на берегу пулю, бусинку или бросал в воду монетку. В старину юкагиры «отдавали реке» черепа и кости убитых ими лосей и диких оленей. «Река-матушка, о пас хорошо думай!» — взывали к ней юкагиры{110}.
Вода являлась для юкагиров своего рода оракулом при выборе решения в затруднительной ситуации. Вот рассказ Кости Винокурова: «Отец бросил жребий — ехать в другое место или оставаться на старом? Положил в один кожаный мешочек уголек, а в другой — иконку. Оба мешочка бросил в воду. Выплыл мешочек с «огнем» — надо ехать…»
*
Значительное место в жизни юкагиров занимал культ промысловых животных.
Промысловая этика юкагиров покоилась на том же принципе, что и соответствующая этика тунгусов: не бери лишнего у природы. Юкагиры даже углубили это положение: не убивай всех животных одного вида.
Юкагиры наделяли животных человеческим разумом и полагали, что те могут их понимать. Поэтому, чтобы не выдать зверям и птицам своих промысловых секретов, юкагиры объяснялись друг с другом на специальном «охотничьем» языке. Они говорили не «пойдем на охоту», а «пойдем за избу (или за чум)»; не «я добыл», а «я нашел». Зайца именовали «у опушки тальников бегающим»; белку — «по дереву прыгающей»; лисицу — «носатым зверем»; куропатку — «по верхушкам красного топольника перепрыгивающей».
Медведя юкагиры считали зверем наполовину человеческого происхождения (что роднит их с тунгусами). Анадырские юкагиры-чуванцы верили, что медведь раньше был человеком, который занимался колдовством и мог оборачиваться в медведя. Как пишет А. Е. Дьячков, чтобы «обернуться» в медведя, колдун втыкал в дерево нож и делал через него «перевал» своим телом. Аналогичным образом он возвращал себе человеческий облик. Другой колдун подсмотрел, вынул нож из дерева и лишил соперника возможности вернуться в семью людей. Жена забеспокоилась о пропавшем муже, и тогда злой колдун предложил ей тоже «перевернуться» через нож, обещая, что после этого она увидит своего мужа. И она действительно увидела его, но… сделавшись медведицей… «Они-то и стали, будто, прародителями теперешней медвежьей породы», — заключает Дьячков»{111}.
Как и тунгусы, верхнеколымские юкагиры называли медведя только иносказательно: ее (значение неясно), хаха («старик»), ингличэбон («страшный»), кэнмэги толоу («другой дикий олень») и т. д., обращаясь к нему, величали довольно пышными титулами: лэбиэн-чомоджэл («дед — хозяин земли») или чомол-шоромо («большой человек»). У тундровых юкагиров среди различных обозначений медведя выделяется эльогурчэнджэ хайчиэк («босоногий старик»).
Существуют и мифы, согласно которым люди произошли от брака медведя и женщины. В легенде, записанной Н. И. Спиридоновым, говорится, что медведь «приютил заблудившуюся женщину в своей берлоге, давал лизать и сосать свои лапы, потом женился [на ней], и от [их] ребенка произошло [человеческое] племя»{112} (у тунгусов тоже есть такой миф). Е. И. Шадрин из поселка Нелемное, уточнил, что ребенка, родившегося от брака медведя и женщины, звали Эрбэчкэн (Эрбэткэн). Повзрослев, он превратился в богатыря, но недолго прожил среди людей — ведь медведи умирают рано…
Несмотря на большое почтение к медведю, юкагиры, как и тунгусы, охотились на него и с удовольствием ели его мясо. Это пиршество обставлялось как праздник. Поедая медвежатину, верхнеколымские юкагиры придерживались правил, аналогичных тунгусским: мясо не разрешалось рубить или рвать зубами — его заблаговременно разрезали ножом на мелкие кусочки. Руками мясо не брали, а доставали из котла заостренными деревянными палочками. Сердце медведя делили по числу участников трапезы и ели сырым.