Священник А. Аргентов писал: «…обитатели тундр глубокого Севера, несмотря на мнимую, кажущуюся суровость свою, одарены теплыми сердцами»{126}. А уж он-то, прожив 13 лет среди этих людей, должен был знать их достаточно хорошо.
О «кротком нраве» и честности юкагиров сообщал русский врач Ф. М. Августинович, посетивший Колыму около ста лет тому назад.
Первый глубокий исследователь и лучший знаток юкагиров В. И. Иохельсон дал им следующую аттестацию: после камчадалов юкагиры — самые скромные из аборигенов Севера.
Иохельсон писал о женственной внешности юкагирских юношей, несшей на себе печать раннего увядания. Он отмечал их невысокий рост и грациозную фигуру с тонкой талией.
Итак, юкагиры кроткие, робкие и гуманные…
Но вместе с тем в старину «они представляли собой наиболее первобытное, воинственное, на войне жестокое племя»{127}. Эти слова принадлежат тому же Иохельсону. В легенде о столкновении юкагиров с ламутами Кункугурского рода говорится, что к одному из «сильных людей» кункугуров, хорошему бегуну, подкрались из-за горы юкагиры и, «наставив оружие, разбудили и ударили все разом»{128}.
Вышеупомянутый Августинович писал, что юкагиры отличаются «веселым нравом и трудолюбием». А вот что мы находим в черновике плана, составленном Якутским комитетом Севера в середине 1920-х годов. «Юкагиры представляют собой племя одряблелое, относящееся к своей судьбе с какой-то апатией…»{129}
Как совместить приведенные суждения и оценки? Больше того — как их понять? Могут ли они относиться к одному и тому же народу?
Да, их можно и совместить, и понять…
Приведенные противоречивые отзывы подтверждают то, о чем мы не раз говорили в предыдущих главах нашего повествования: юкагиры — живой пример незавершенного процесса взаимодействия различных по уровню и характеру культуры, физическому и духовному складу народов. В юкагирах причудливо переплелись как черты, свойственные их далеким предкам — аборигенам Северной Якутии, так и черты, заимствованные ими от тунгусов и более поздних пришельцев в эту страну — ламутов, якутов и русских.
Веселый нрав юкагиров, о котором сообщал Августинович, находил выражение в их любви к пляскам и пению.
В XIX в. среди большинства юкагиров была популярна тунгусская пляска: взявшись за руки, мужчины и женщины составляли хоровод и кружились по часовой стрелке, т. е. по ходу солнца. Делая различные па, танцоры время от времени выкрикивали отдельные, часто повторявшиеся слова.
Вот набор таких слов у тундровых юкагиров Жиганского улуса в начале XIX в.: хуръю — хумкай — хогей — хоерго… Примерно те же слова выкрикивали юкагиры и ламуты нижней Индигирки. «Текст» пляски явно тунгусский[50].
Иные слова запева я записал у верхнеколымских юкагиров из поселка Нелемное: лондол — ёкал — одул — эрпэйэ — лондол. Их можно перевести примерно так: «Пляшем мы все, здешние жители, — якут, юкагир, ламут, — пляшем!» У них есть запевы, которые представляют собой набор слов, не имеющих перевода, например: тэлэ — тэлэ — ку, ымы — шайдэ — гомэку. Запевала, выкрикивая эти слова, созывает танцоров. Образуется хоровод, и участники подхватывают тот же запев. В круг входят все, кто хочет и может плясать. Ритм убыстряется. Отдельные танцоры начинают издавать придыхательные звуки, по-оленьи всхрапывать и подражать голосам птиц. Отсутствие ударного инструмента с лихвой возмещается отбиванием такта пяткой о пятку. Постепенно танец превращается в вихрь…
Наблюдавшая такой танец у юкагиров поселка Нелемное этнограф М. Я. Жорницкая пишет, что у нее появилось ощущение, будто «весь круг танцующих повис в воздухе»{130}.
Описанный танец по существу не отличается от тунгусского, однако у верхнеколымских юкагиров внутри круга периодически находится пара «солистов». Они плавно двигают руками, как бы имитируя взмахи птичьих крыльев.
Кроме того, у юкагиров раньше существовал и парный танец без хоровода. Танцоры, стоя друг перед другом, взмахивали руками-крыльями и «курлыкали»: ганг-ганг— кли-кли… Вероятно, и этот парный танец, и парный танец солистов в центре хоровода, заимствованы верхнеколымскими юкагирами у русских старожилов, влияние которых было особенно сильным на верхней Колыме в конце XVIII — начале XIX в.
Нечто очень самобытное сохранилось в юкагирских танцах, во время которых танцоры подражали ворчанию котика или тюленя, имитировали их телодвижения. В этих танцах слышатся отзвуки той исчезнувшей культуры древних юкагирских предков, о которой мы говорили выше. А может быть, это чукотское или эскимосское влияние.
Юкагиры были людьми веселого нрава, доброжелательными, приветливыми, о чем мы уже в свое время прочли в дневнике М. П. Черской. Вот как описывает свою встречу с юкагирами упоминавшийся московский журналист Динео, побывавший в 1891 г. на Омолоне:
«Кругом пас были высокие густые тальники, из-за которых ничего не было видно. Вдруг к нам навстречу с радостными криками выбежали человек 12 подростков, стариков и детей. Иные схватили нас под руки, другие помогли нести вещи. На интернациональном местном языке, якутском, они твердили все: «Пойдемте, пойдемте, друзья, отдохните!»{131}
«Это все чувства, эмоции, — скажет читатель. — Ну, а как юкагиры мыслили, рассуждали?»
Что ж, коснемся и этой стороны их портрета. Юкагиры были тонкими дипломатами, умевшими убеждать своих оппонентов силой логики и художественными гиперболами.
Во время юкагирско-ламутской полемики 1890 г. по поводу охотничьих угодий на Коркодоне исход спора решила речь, произнесенная юкагирским старостой из Ушканского рода, которую выслушали обе стороны при участии выбранного в третейские судьи якутского старосты. «Вы люди с конями (экивок в сторону якута), вы люди с оленями (экивок в сторону ламутов)… а мы люди пешие. У нас есть собаки, но наши бабы должны тащить нарту с домами, детьми. Конь сам найдет траву, олень — мох, а собаку надо кормить. Когда у человека нет еды, то и у собаки нет еды. Наши люди расходятся в разные стороны, — тут оратор раздвинул пальцы рук, чтобы показать, как расходятся юкагиры по отдельным речкам, — ищем еды, ищем одежды. Никого нет, белок нет, (диких) оленей нет — только и есть ламутский след, пустой ламутский след. От голода у нас ввалились щеки; нет мохнатой (меховой) одежды — от холода замерзнем… Вы, верховые люди, пришли на нашу землю, разогнали белок, оленей; нас, людей своими ногами ходящих, не ждете. Хоть вместе бы, в одно время, промышляли… Теперь дайте нам мяса, дайте шкур. Ты ходишь в крепость (Среднеколымск), — закончил оратор, обращаясь к якуту, — ты видишь своих начальников, ты судишь своих людей, — ты рассуди нас»{132}.
И якутский староста рассудил: он принял сторону юкагиров. Ламуты согласились с его решением.
Юкагиры были недурными зоопсихологами: они приучали своих ездовых оленей к определенному ритму и добивались от них хорошего хода даже в случае, если животные уставали. Вот как об этом рассказывал староста юкагиров нижней Индигирки Егор Варакин (в начале XX в.): юкагиры «пройдут немного пешком и встанут на ночевку; на следующий день снова пройдут немного — и на ночевку; на третий день делают уже большой переход. Олени-то думают, вот скоро станут на ночевку, а юкагиры идут да идут, а те все надеются, что скоро стоянка, и стараются изо всех сил до нее добраться. Так и надувают они ленящихся оленей»{133}. Речь идет о летних перекочевках тундровых юкагиров, когда люди шли пешком, а свои пожитки везли на нартах, в которые запрягали оленей.
Тундровые ламуты и юкагиры нижней Колымы, к удивлению А.-Э. Кибера, оказались «страстными охотниками к игре в шахматы». «Шашечница их, сделанная из досочек, связанных ремнями, удобно переносится, — писал врач. — Они выделывают ножом красиво шашки из слоновой[51] кости, в коей у них нет недостатка. Сия кость, положенная в холодную воду, делается мягкою, как дерево, а напротив, в горячей воде — твердою, как камень»{134}.