Под ногой смачно чавкнуло, подошва заскользила по камням мостовой, и Филипе ухватился за забор, чтобы сохранить равновесие. Из-за ограды тут же возмутились на три собачьих голоса.
- Собачье дерьмо, - Филипе уставился на испорченный ботинок от Гуччи.
- Как вам не стыдно! - седовласая дама укоризненно смотрела на него поверх забора.
- Почему мне должно быть стыдно? - не понял Филипе.
- Потому что вы выражаетесь! Еще и при даме.
- Во-первых, я вас не заметил, - огрызнулся он.
- Я про Пипоку! Ее-то вы прекрасно видели, - соседка предъявила "пострадавшую" - мелкую, похожую на сардельку, собачку.
Та согласно тявкнула и закатила глаза, демонстрируя глубину своего культурного шока.
- А во-вторых, - продолжил Филипе, стараясь не смотреть в глаза Пипоке (слишком уж кровожадно эта карманная невнятность на него пялилась), - Я не выражался. Дона Матильда, я действительно вступил в собачье дерьмо... какашку, - исправился он под взглядом двух дам: осуждающим сеньоры Матильды и наглым Пипоки.
- Не может такого быть! - сеньора Матильда выскочила на улицу и возмущенно уставилась на размазанную по белым камням тротуара кучку. Еще свежую, насколько Филипе мог судить по консистенции и аромату. - Откуда это здесь?
- Вам лучше знать, - ехидно заметил Филипе и направился к своему дому.
Идти было недалеко - Филипе поселился слева от пожилой собачницы, во втором доме от угла. Так себе соседство, с его привычкой просыпаться при малейшем шуме. Помимо жутко породистой - а от того визгливой и капризной - Пипоки, у сеньоры Матильды имелось два пса дворянских кровей, которые по ночам любили вспоминать о своих волчьих предках и тосковать. Тосковали они как на полную луну, так и на ущербную. А еще на сирену скорой помощи и просто так, без причины. Стоило дворнягам поднять вой, как просыпались все незаметные при свете дня соседские собаки.
Филипе осел на этой глухой улочке в пригороде, надеясь не только залечь на дно на пару месяцев, но и подлечить потрепанные активной "деловой жизнью" нервы. В результате и недели не прошло, а он уже возненавидел весь род собачий и принялся подсчитывать дни до окончания срока добровольной ссылки.
Уже в своем дворе, Филипе сбавил темп и задержался, закрывая калитку.
"Оскар! Вернись, кому говорю!" - крики соседки с трудом пробивались сквозь заливистое собачье веселье - Оскар, по своему обыкновению, выскочил через щель в неплотно прикрытой калитке, оглашая округу радостным лаем.
Потоптавшись немного у калитки и злорадно насладившись звуками переговоров с беглецом, Филипе неспешно пошел к дому. Незадавшийся с утра день шел на поправку.
"Пипока, деточка! - донеслось истеричное с улицы. - Пипи! Ты где? Иди скорее к мамочке!"
***
- Прекратите немедленно!
Филипе сонно поежился, недоуменно глядя на гостью. С утра он всегда соображал не ахти, а уж после бессонной ночи, посвященной прослушиванию собачьих концертов - и подавно.
- О чем вы?
- Вам мало, что она пропала? Вы еще и объявления... - сеньора Матильда всхлипнула. - Моя бедная девочка! - она окончательно разрыдалась.
Филипе от такого накала страстей растерялся. Соседка, тем временем, от истерики вновь перешла к обвинениям. Гнев сделал ее речь понятнее, и Филипе удалось разобрать слова.
У сеньоры Матильды пропала собака. Судя по "деточке" и "беззащитной девочке", пропала Пипока.
- Я понимаю, вы не любите собак. Но объявления зачем срывать? - почти внятно закончила соседка.
- Какие объявления? - удивился Филипе.
- Вот эти! - она предъявила измятый и порванный листок, с которого нахально пялилась Пипока. - Сорванные объявления были в вашем мусорном баке. Который, кстати, надо выставлять в день вывоза, а не когда вздумается.
Под злобным взглядом собачки с фото Филипе поежился.
- Впервые вижу, - он попытался вернуть листовку хозяйке, недоумевая, с чего вдруг та в его мусоре рылась.
- Я объявления третий день по округе расклеиваю, вы не могли их не видеть, - возмутилась соседка.
- Я с нашей последней встречи из дому не выходил. Давление, - Филипе многозначительно глянул на собеседницу, намекая на причину своей разыгравшейся гипертонии.
Cобаки с началом трудовой недели совсем с катушек послетали. Дважды за ночь - около полуночи и под утро - они устраивали такой гвалт, что не помогали ни беруши, ни щедрая доза снотворного. В антрактах собачьих концертов Филипе донимала ночная возня соседей - его спальня выходила на задний двор, граничивший с замыкающим улицу дуплексом, который, по традиционно ложному уверению риэлтора, до начала курортного сезона должен был пустовать.
Когда Филипе удалось спровадить отставшую за неимением весомых улик соседку, он выдохнул с облегчением. От гнева собачницы голова гудела, щеки горели, а в ушах стоял шум далекого моря - все симптомы подскочившего давления налицо.
Ему еще и мусорник, послуживший причиной обвинений, пришлось в порядок приводить. Выставленный с вечера за калитку бак снова оказался опрокинут. Пакет с останками вчерашней курицы-гриль был выпотрошен, так что списать это безобразие на сеньору Матильду не выйдет - вряд ли она польстилась бы на куриные косточки.
Дома, проглотив целых две пилюли из быстро пустеющей баночки, Филипе потянулся к телефону. Желание испортить настроение личностям, благодаря которым он застрял в Долине Весельчаков на два ближайших месяца, было сильнее головной боли.