— Что ты делаешь? — бесцветным голосом спросил Гилберт.
Эржебет скользнула на постель, прилегла рядом с ним и прижала пальчик к его губам.
— Ш-ш-ш… Я всего лишь хочу тебя немного согреть.
— Не нужно себя при… — резко начал он, но она поцелуем заставила его замолчать.
У его губ был сладкий привкус вина и еще, совсем чуть-чуть, горько-стального пороха.
Эржебет прижималась к Гилберту, целовала его отчаянно и пылко, пытаясь своим дыханием передать ему жажду жизни.
«Ну же! Ну! Вспомни, что ты мужик! Большой и сильный! Сожми меня в объятиях, как ты всегда это делал! Впечатай в матрас! Возьми так, чтобы стало больно!»
Но Гилберт не отвечал на ее призыв, лежал неподвижно, и ей казалось, что она целует каменного истукана. Эржебет отстранилась и натолкнулась на его непроницаемый взгляд.
— Прекрати, — сухо произнес он. — Сколько раз можно повторять? Уходи. Я не хочу тебя видеть.
Эржебет затрясла головой.
— А я еще раз скажу — нет. Я нужна тебе… Я хочу помочь. Не гони меня. Позволь мне разделить твою боль.
Не дожидаясь новых возражений, она приподнялась и уселась Гилберту на колени. Эржебет склонилась над ним, ее волосы скользнули по его груди, накрыли их обоих шатром, и Гилберт едва заметно вздрогнул.
«Все же ты еще не до конца впал в апатию, да?»
Она поцеловала его, опять не получила отклика, но не отступила: чмокнула его колючую щеку и протянула дорожку из поцелуев по шее. Когда она добралась до трепещущего кадыка и, не сдержавшись, чуть прикусила тонкую кожу, раздался судорожный вздох, и она поняла, что на верном пути… Эржебет спустилась ниже, покрывала поцелуями грудь Гилберта, гладила его плечи, с наслаждением вслушивалась в его прерывистое дыхание.
«Да, да, думай обо мне. О моих губах, о моих руках… Забудь о невзгодах. Сейчас здесь только ты и я. Со мной ты всегда будешь победителем… Всегда…»
Эржебет игриво подула на легкий пушок волос у него на животе, скользнула языком в ложбинку пупка, заставив Гилберта тихо застонать. Но дальше на ее пути встал пояс штанов.
Эржебет вскинула голову, встретилась с Гилбертом взглядом и тут же окунулась в знакомую алую бездну. Именно это она и жаждала увидеть: ничем не замутненное желание, почти животная страсть. Да все, что угодно, лишь бы не ужасная пустота!
Она осторожно провела рукой по встопорщившейся ткани танов, вопросительно взглянула на Гилберта.
— Я могу…
Он чуть качнул головой.
— Если не хочешь, Лизхен, то не…
— Сегодня все будет так, как хочешь ты. — Она улыбнулась.
— Тогда… ты… — хрипло начал Гилберт.
— Да…
Эржебет потянула его штаны вниз, и Гилберт сдавленно охнул, когда ее пальцы коснулись его возбужденной плоти. Она замерла в нерешительности, рассматривая его и запоздало сомневаясь — сможет ли? Эржебет раньше никогда не делала такого, хотя, конечно же, слышала. Шепоток прикрывавшихся веерами фрейлин, более откровенную и грубую болтовню служанок… Ей было неловко, стыдно, как девственнице перед первой брачной ночью, но она хотела, чтобы ее Гилу было хорошо. И она решилась…
Эржебет ласкала его губами, языком, сначала неумело и робко, но все смелее и смелее.
Гилберт низко стонал, что-то бессвязно бормотал, но иногда ей удавалось расслышать ругательства или сбивчивые заверения в том, что она самая лучшая женщина в мире. И главное — рефреном повторявшуюся просьбу не останавливаться. Почти мольбу.
Эржебет старалась, подбадриваемая голосом Гилберта. Ее охватили странные ощущения, чувствовать его вкус у себя во рту — странно… приятно. Доставлять ему удовольствие так — странно… приятно.
В какой-то момент она почувствовала пальцы Гилберта у себя на затылке, другой рукой он обхватил за плечи, властно потянул вверх. Эржебет скорее инстинктами, чем разумом поняла, чего он хочет. Она приподнялась, а затем опустилась на Гилберта, впуская его в себя. Всего. Разом. Удовольствие, густо смешанное с болью, пронзило ее острым кинжалом. Тонкий вскрик Эржебет потонул в довольном рычании Гилберта. Он опустил мозолистые ладони ей не бедра, сжал, впился в кожу пальцами, призывая ее к действиям. И она начала двигаться. Вверх — низ. Подъем и падение в наслаждение.
Она совершенно перестала соображать, напрочь забыла, зачем все это затеяла. Осталась лишь одна мысль — как же чудесно снова быть с Гилбертом, как она истосковалась по нему за годы войны.