А теперь Людвиг вырос, наступил период мира и Гилберт со спокойной совестью пустился во все тяжкие. Ему нужно было как-то заполнить пустоту, вернуть в жизнь краски. Но как он не старался, ничего не помогало. Он лишь в очередной раз убедился, что без Эржебет может влачить лишь самое жалкое существование. Иногда Гилберт думал, что еще не все потеряно. Пусть она замужем, но если он признается ей… Но гордыня брала свое.
«С какой стати я должен перед ней пресмыкаться? Это она меня бросила! Кто я, чтобы бегать за ней хвостом? Ее ручной Гил? Да черта с два! Сколько раз она меня посылала куда подальше? Тогда, в Бурценланде предпочла мне своих дворян, потом после восстания Ракоци променяла на подачки Родди. И вот теперь снова польстилась на его обещания! Ну и черт с тобой, Лизхен! Не хочешь — не надо! Живи со своим слюнтяем! Мне и без тебя неплохо!»
И Гилберт доказывал, как ему хорошо живется, устраивая очередной кутеж. Сегодня явно пора было как следует повеселиться.
Гилберт взмахом руки остановил экипаж, забрался внутрь и велел кучеру отправляться в один из шикарных берлинских ресторанов. Там он заказал дорогие блюда, лучшую выпивку, а достаточно захмелев устроил драку. Гилберту с трудом удалось скрыться от прибывшей полиции и, убегая темными переулками, он чувствовал облегчение и звенящую пустоту в голове. Лучше пустота, главное, что нет образа Эржебет.
Под утро Гилберт привычно прошел на их с братом половину дворца через черный ход, собираясь незаметно прокрасться в свою комнату. Но в гостиной столкнулся с Людвигом. Младший брат смерил его осуждающим взглядом, сокрушенно покачал головой.
«Сейчас начнутся нотации», — хмуро подумал Гилберт и нацепил на лицо привычную идиотскую улыбку.
За последние годы она стала его любимой маской, за которой можно скрыть боль.
Интермедия 2. Глаза смотрящего. Очень серьезный юноша
Людвиг по второму разу прочел стихотворение Гете и задумался. Поэзия всегда давалась ему с трудом, но он не собирался сдаваться, как всегда стремясь довести любое дело до конца и разложить все по полочкам, будь то работа или простое чтение книг. Вот и сейчас он старательно раздумывал над томиком Гете — он просто обязан был понимать величайшего немецкого поэта!
От прожигания взглядом очередной непонятной строчки и мучений по поводу того, какой же глубинный смысл в ней скрыт, Людвига отвлекли тяжелые шаги на лестнице. Через минуту в гостиную ввалился Гилберт, принеся с собой тяжелую смесь запахов: дешевый табак, кислое вино и приторно-сладкие духи. Без труда можно было понять, откуда вернулся Гилберт.
«Опять шлялся по борделям». — Людвиг мысленно вздохнул, нахмурившись.
— Чего такой кислый, Люц? — Гилберт плюхнулся на диван рядом, от чего мерзкий запах перегара стал еще сильнее, и Людвиг скривился еще больше.
— Брат, я уже в который раз повторяю — мойся сразу же после посещения из кхм… домов терпимости, — процедил Людвиг. — От тебя несет… Обивку диванов слуги, между прочим, не так давно протирали…
— Ах, какие мы чистоплотные! — Гилберт фыркнул. — Лучше пошли в следующий раз со мной — я тебе подберу хорошую девочку, и ты вмиг подобреешь.
— Спасибо за предложение, но вынужден отказаться, — сухо ответил Людвиг, утыкаясь в книгу. — Такое поведение будет предательством по отношению к Аличе…
— Ого, да ты у нас еще и верный! — Гилберт присвистнул. — Молодчина, братик гордится! Вот только бабы верность не ценят, все они стервы. И твоя Аличе тоже. Кто знает, как она там развлекается у себя в Венеции на знаменитом карнавале…
Людвиг отбросил книгу, подался вперед и схватил брата за воротник рубашки.
— Не смей оскорблять ее! — прорычал он Гилберту в лицо. — Иначе я не посмотрю, что ты мой брат и набью морду!
Когда дело касалось Аличе спокойный и собранный Людвиг, с ранних лет старательно подавлявший эмоции, не мог сдержаться. Она была для него прелестным ангелом, веселым солнечным зайчиком, приносившим в сухую, размеренную жизнь, которую Людвиг с возрастом сам для себя выбрал, нечто особенное. Неожиданности, яркие краски, чувства. Он оберегал ее, заботился так нежно, как мог, до сих пор не решился пойти дальше простого поцелуя розовых губ со вкусом меда. И, словно рыцарь из старинных баллад, был готов защищать честь Аличе перед кем угодно, даже перед братом.
С минуту Гилберт смотрел на Людвига как-то странно, затем грустно улыбнулся.
— Действительно молодец, — тихо произнес он, затем добавил уже громче, с деланной веселостью. — Да ладно тебе, Люц, я же пошутил. Не кипятись.