Выбрать главу

Медленно ползущие по полю железные громады танков, особенно страшные потому, что казалось, они движутся сами по себе: механизмы, бездушно уничтожающие все живое.

Самолеты, несущие смерть с неба.

Орудия, орудия, орудия, разных калибров, разной дальности, но все одинаково эффективные.

Опасен стал даже сам воздух. Людвиг решил использовать новшество — отравляющий газ, идею быстро подхватили по другую сторону фронта, и вскоре противогаз уже стал обязательной частью обмундирования любого солдата. Гилберт видел окопы, полные застывших в самых диких позах мертвецов — словно скульптурная группа работы безумного мастера. Это было даже страшнее разорванных на части трупов.

К тому же для Гилберта, как генерала старой закалки, было трудно привыкать к новым правилам ведения войны. Теперь невозможно было решить дело несколькими стремительными ударами — его любимой тактикой. Война стала позиционной, появился фронт. Чудовищными усилиями и ужасными потерями его удавалось сдвинуть на пару километров, но затем он возвращался назад. Или искривлялся в другом месте. Фронт представлялся Гилберту этаким дождевым червем, который медленно извивается, изгибая свое мерзкое кольчатое тело.

Но самым страшным была не новая тактика, не орудия, не танки и даже не газ, самым жутким в войне стало новое понятие — ожидание. Солдаты в окопах ждали атаки противника, напряженные до предела, взвинченные, на грани срыва. Ждали, ждали, ждали.

Время превращалось в нескончаемый агонизирующий миг.

Или вот люди сбились в кучу в блиндаже и гадают: пронесет — не пронесет? Попадает очередной снаряд в наше укрытие или разнесет чужое? А если попадет, выдержат ли стены или нас всех разорвет на куски? И снова бесконечное ожидание. Сутками в неизвестности.

Ожидание было гораздо хуже обычного страха, потому что оно не находило выхода в отчаянной атаке, не заглушалось угаром боя и не стиралось славной победой. Само понятие «победа» исчезло, был лишь «прорыв фронта», а это мало что значило для простого солдата.

Ожидание было опасно, оно отупляло, превращало людей в животных, ломало даже закаленных вояк, которые храбро пошли бы врукопашную. Гилберт видел пустые глаза солдат, побывавших на передовой, заглядывал в их равнодушные лица. Он переживал все ужасы войны рядом с ними.

И в новом веке Гилберт остался верен себе: он всегда старался оказаться на том участке, где шли самые тяжелые бои. Он мотался между Западным и Восточным фронтом, всегда на передовой, всегда в самой опасной точке. И без всяких офицерских привилегий.

— Ты должен быть осторожнее, — как-то раз попытался предостеречь его Людвиг. — Страшно подумать, что случится, если ты погибнешь.

— Зато ты, наконец, избавишься от вздорного старшего братца. — Гилберт криво усмехнулся. — К тому же страну нелегко убить…

— Боюсь, что даже страну может разорвать на части снаряд. Подумай о тех, кто беспокоится за тебя. Если не обо мне, то хотя бы об Эржебет…

— Если от меня останутся лишь кровавые ошметки, собери их в коробочку, перевяжи лентой и пошли фрау Эдельштайн, — с издевкой ответил Гилберт. — Это станет для нее лучшим подарком, чем моя жизнь.

Больше они к этой теме не возвращались. Людвигу пришлось смириться с тем, что его брат считает своей почетной обязанностью идти в атаку впереди всех и сносить все тяготы солдатской жизни.

На самом деле Гилберту всегда было гораздо комфортнее среди солдат и младших офицеров, чем рядом с блестящими генералами. За века его привычки ничуть не изменились. Он ел с ними их скудный паек, хлюпал по грязи на марше, пережидал обстрел. Они легко принимали Гилберта в свои ряды, умение сразу стать своим среди простых вояк было одним из его талантов. И не удивительно, ведь Гилберт был страной-солдатом.

Однажды на Западном фронте он прятался в блиндаже вместе с солдатами пехотного полка. Снаружи ухали снаряды, но обстрел начался недавно, враги еще не успели войти в раж, и люди пока были не сильно подавлены. Чтобы как-то скоротать время, они резались в карты. Затем кто-то завел разговор о женщинах.

Гилберт сидел у стены, неспешно покуривал сигарету, наблюдал и слушал.

Молоденький новобранец достал из нагрудного кармана фото, объяснив, что это его невеста.

— Ее зовут Луиза. После войны мы поженимся…

Фотография пошла по рукам, солдаты вставляли обычные пошлые шуточки, парень краснел и уже, видимо, жалел, что показал всем свою даму. Гилберт тоже взглянул на фото: миловидная, тоненькая девушка в широкополой шляпе и белом платье стояла на балконе, а за ее спиной открывался вид на море. Гилберт моргнул, изображение заколебалось, поплыло, и он увидел в лице Луизы совсем другие черты. Да, у нее была такая же шляпа с широкими полями. Она почему-то очень любила ее. А сильные порывы балтийского ветра постоянно срывали головной убор, и Гилберт бегал за ним по всему пляжу под ее звонкий смех…