— Красотка, тебе повезло. — Гилберт поспешил вернуть фото новобранцу и дружески хлопнул его по плечу. — Эти дурни просто тебе завидуют.
Парень осмелел, робко улыбнулся Гилберту.
— Господин Пруссия, а вы… а у вас есть… эм… женщина? Или у вас все по-другому? — Он потупился. — Простите, это бестактный вопрос.
Гилберт нахмурился, не зная, что сказать. Глупо было признаваться, что он тоже таскает с собой фото. Старую пожелтевшую карточку, где они с Эржебет стоят рядом и так похожи на супружескую пару. Обычно война помогала ему забыться, но в этот раз все было наоборот. Он часто думал о Эржебет. Свернувшись на жесткой фронтовой койке, он вспомнила о ее мягких руках, о низковатом, грудном голосе, который иногда немного вибрировал, словно она мурлыкала…
— Конечно, у меня есть женщина. — Гилберт развязно хохотнул. — У каждого мужика должна быть ладная бабенка.
Затем разговор прекратился, потому что начался массированный обстрел, и уже невозможно было расслышать друг друга. Стены блиндажа ходили ходуном, несколько раз снаружи раздавался грохот — снаряд попадал в бетонную кладку, но она держалась. Пока. Любой взрыв мог стать для солдат последним. С каждой минутой усиливалось ощущение, что они в ловушке. Даже Гилберту было жутко, что уж говорить о людях, запертых в замкнутом помещении, замерших на границе жизни и смерти.
Нервы сдавали у всех, а молодые новобранцы, впервые попавшие на фронт, были особенно уязвимы. У паренька с фото начался истеричный припадок. Он рвался наружу, прочь из затхлого помещения, больше похожего на гроб.
— Мы все умрем здесь! — визжал он.
Гилберт схватил его, удерживал, а новобранец вырывался с поразительной для его тщедушного тела силой, которая вполне могла сравниться с нечеловеческой силой страны.
— Пусти меня! Я хочу наружу! — На его губах выступила пена, в лице почти не осталось ничего человеческого.
— Туда нельзя, бестолочь! Верная смерть! — орал Гилберт. — Тебя ведь ждет Луиза! Забыл!
Но парень уже ничего не слышал и ничего не помнил, им овладел животный страх.
Блиндаж в который раз основательно тряхнуло, Гилберт покачнулся, буквально на секунду ослабил хватку, но этого оказалось достаточно. Новобранец ужом выскользнул из его рук и ринулся к выходу. Раскинув руки, точно в полете, с глупой улыбкой на губах, он выбежал за дверь.
Гилберт рванулся следом.
Грохот. Взрыв. И ему в лицо летят кровавые ошметки. Луизе больше некого ждать.
Гилберт вернулся в блиндаж и до конца обстрела зорко следил за остальными новобранцами. Он не ощущал скорби, в конце концов, война есть война. Он был рожден на поле боя и постоянно видел смерть. Вот только еще никогда она не была такой жестокой и бессмысленной. Пасть не в славной битве, сойдясь лицом к лицу с врагом, оплачивая своей жизнью победу, а просто сойти с ума от безысходности и самому броситься под огонь. Погибнуть зря. Потому что наступление немецких частей на этом участке фронта в итоге в очередной раз захлебнулось.
Война на два фронта разрывала Германию на части, случилось то, что предсказывал старик Отто, которому повезло умереть до начала этой бойни — молодая страна просто не могла сражаться со всей Европой. Гилберт часто вспомнила об этом мудром политике, которого он пусть и недолюбливал, но уважал. А еще о Фридрихе и Семилетней войне, когда ситуация была почти такой же.
Забавно, что теперь один из тогдашних врагов Гилберта, самый упорный и непримиримый, был его союзником. Но толку от Родериха было мало. Не потому, что он не умел воевать, за годы вражды Гилберту пришлось признать полководческие таланты вечного соперника. Однако они не могли помочь, когда твоя Империя разваливается на части. Подчиненные Родериху народы не хотели умирать за него, дезертировали, бунтовали. Поэтому после ряда неудач, братья Байльшмидт были вынуждены поддерживать своими войсками все его операции. С этого времени Гилберт стал чаще бывать на Восточном фронте.
Здесь он волей неволей сталкивался с Эржебет. Конечно же, она была рядом с мужем на всех военных советах, смотрах и парадах. Зная ее характер, Гилберт не сомневался, что она еще и сама водит свои войска в атаку. Если за прошедшие годы Родерих окончательно не сделал из нее кисейную барышню.