В опустевшем особняке особенно звонко слышалась «Лунная соната» Бетховена. Родерих сидел в музыкальной комнате, перебирая клавиши рояля. Он, как всегда играл бесподобно — хоть что-то в этом мире осталось прежним.
Эржебет смотрела на его сгорбленную спину, на потертый сюртук с дырками на рукавах, они яснее всего показывали, как тяжело пришлось Родериху, настолько, что он, неизменно аккуратный и педантичный, совсем перестал следить за собой. Эржебет было жаль его, в конце концов, они столько веков провели рядом, он был ее мужем, хоть между ними и не было любви, она привязалась к нему. Да, ей было жаль его. Но…
— Ты уходишь. — Это был не вопрос, а утверждение.
— Да. — Эржебет кивнула, несмотря на то, что Родерих не мог ее видеть. — Прости.
— Не нужно извиняться. — Его голос звучал ровно и спокойно, органично сплетаясь с мягкой мелодией. — Когда-нибудь это должно было случиться. Ты всегда была самой свободолюбивой из моих провинций.
— Что ж… Может, между нами и было много ссор и непонимания, но я все равно желаю тебе удачи в этом новом мире, — через силу произнесла Эржебет.
Родерих так и не обернулся, и лишь музыка провожала Эржебет, пока она уходила по извилистым коридорам особняка, куда ей больше не суждено было вернуться.
Впервые за почти пятьсот лет Эржебет была совершенно свободна и полностью предоставлена самой себе. Вот только в этом было мало радости, вкус у свободы был горький. Не так она себе представляла возрождение своего королевства. Страна лежала в руинах, голод и война смерчем пронеслись по зеленым долинам Дуная. Государства-победители, под шутки и издевательский смех, лишили Эржебет едва ли не половины ее территорий. Исконных земель, которые ее народ оплатил своей кровью еще в стародавние времена, когда Артур, теперь упивавшийся своей победой, был еще жалкой забитой страной на половину малюсенького острова. Хорватия, Словения и Словакия ушли, не постеснявшись напоследок высказать все, что думают о власти мадьяр. Румыния, гаденько ухмыляясь, утащил с собой Трансильванию и даже на краткое время захватил Будапешт. Эржебет лишилась и пресловутого Бурценланда. В этом была какая-то особая, злая ирония.
Эржебет была опустошена и разбита, у нее не осталось ничего, лишь чувство, теплым огоньком горевшее в душе. Именно оно помогло ей, не дрогнув, выслушать приговор стран-победительниц и с гордо поднятой головой выйти из Трианонского дворца в Версале. Эржебет знала, что она не одна, что есть место, куда она всегда может прийти и где ей будут рады, какие бы катаклизмы не сотрясали Европу. Зимой 1920 года, когда жизнь в ее землях хоть немного наладилась, а сама Эржебет смогла вынырнуть из водоворота дел и немного отдохнуть, она отправилась туда.
Берлин встретил ее тихими улицами и заколоченными окнами некогда роскошных магазинов. Победители отыгрались на Германии по полной, они не собирались щадить тех, кто дерзнул сразиться за место под солнцем, и кого теперь та легко было обвинить во всех смертных грехах. Что поделать — победителям можно все.
Когда-то сиявший огнями великолепный дворец братьев Байльшмидт теперь был погружен во мрак, горела лишь пара окон на втором этаже. Парадное крыльцо было занесено снегом, который явно никто не собирался убирать. Эржебет поднялась по ступенькам, хотела постучать, но дверь открылась сама. На пороге стоял Гилберт. С всклокоченными волосами, в красном стеганом халате и тапочках, он выглядел по-домашнему уютно, мило и даже немного забавно. Эржебет молча шагнула к нему, прильнула. Большой, сильный, теплый… От него пахло табаком, пивом и почему-то сладкой сдобой.
Эржебет ощутила, как на плечи опустились тяжелые и надежные руки, вскинула голову и светло улыбнулась.
— Вот я и пришла. Ты скучал, Гил?
— Очень, Лизхен, — просто ответил он и поцеловал ее в макушку.
Они так и вошли в дом, не размыкая объятий. Гилберт закрыл за ними дверь, оставляя снаружи снег, холод, все заботы и горести…
Этой ночью Гилберт и Эржебет любили друг друга так, как никогда прежде. Все преграды между ними пали, больше не было притворства, лжи, глупой гордыни. Осталось лишь ничем не замутненное чувство. Каждый из них щедро дарил тепло другому, отдавал все без остатка, и получал в десятикратном размере обратно… Они по-настоящему стали едины, две половинки целого, искавшие друг друга долгие века. Они больше не боялись потерять себя и проиграть. В любви не было проигравших. Были лишь двое и оба — победители.
Эпилог
Старинный дом в центре Будапешта, построенный еще в начале двадцатого века, каким-то чудом пережил все треволнения этого бурного столетия: и штурм города Красной армией и революцию 56-го года. Из его окон открывался чудесный вид на Дунай, неспешно несший свои синие воды через столицу, и словно обнимающий его мост Эржебет.