И вдруг появляется фото в рамке, видимо оно действительно знаменательное. На нем на развалинах какой-то стены сидит счастливо хохочущий беловолосый мужчина, он широко развел руки, заключив в объятия всех, кто находится рядом: смеющуюся сквозь слезы русоволосую женщину, робко улыбающегося голубоглазого крепкого блондина, брюнета в очках — он вроде бы хмурится, но все же уголки его губ чуть-чуть приподняты. Над головой всех этих людей простирается чистое безоблачное небо. У этого снимка есть подпись: «Берлин. 1989 год».
Дальше можно увидеть еще много фотографий, и снятых на полароид и на дешевую мыльницу и на дорогую оптику. Некоторые из них серьезно-официальные, другие игривые, как например снимок, где обнаженная женщина кутается в маленькое полотенце, а попавшая в кадр рука коварного фотографа пытается его у нее отобрать.
На этой особой стене запечатлена история…
Эржебет назвала ее стеной памяти. Хотя страны и так прекрасно помнили все, особенно то, что очень хотелось бы забыть, но Эржебет казалось, что нужно как-то материально запечатлеть прожитую жизнь. Все счастливые, грустные и даже позорные моменты. Поэтому она много лет собирала фотографии и создавала эту стену, начиная с пятидесятых годов…
Эржебет встала на цыпочки и прикрепила к стене новую фотографию. На ней был запечатлен Гилберт, необычно серьезный и сосредоточенный. Он облокотился на перила моста, задумчиво глядя на реку. Заходящее солнце золотит его белые волосы, зайчиками скользит по щекам — вся фотография полна тепла и света.
— Украшаешь свою любимую стенку изображением Великого? — Раздался хрипловатый голос у Эржебет над ухом и сильные руки обвили талию.
— О да, я ведь прекрасен, как германский бог! Признайся, ты ведь без ума от моей неземной красоты, женщина!
— Дурень, — произнесла Эржебет таким тоном, каким обычно женщины произносят «милый».
Она откинулась назад, прижалась спиной к широкой груди Гилберта, он уткнулся носом в ее шею, опаляя кожу горячим дыханием. Они стояли так, смотрели на стену памяти, и Эржебет невольно вспомнила тот роковой день в 47-м году, когда было объявлено о ликвидации Пруссии. Тогда она решила, что все кончено. Вот он, способ уничтожить страну! Так страшно за более чем тысячелетнюю историю ей еще никогда не было. Она думала, что потеряет Гилберта навсегда и остро ощутила, как же недолго они были вместе. По-настоящему вместе, без недомолвок и вранья. Всего лишь чуть меньше тридцати лет, с окончания Первой Мировой. Так долго для людей и так мало для стран…
Стоящий рядом с Эржебет Гилберт при виде старых фото подумал о том же. О смерти, которая впервые встала перед ним в полный рост. Он до сих пор не мог понять, почему выжил тогда. Ведь его страна перестала существовать, официально он был стерт с лица Европы навсегда.
Гилберт все больше верил в то, что тогда его удержала в мире живых лишь любовь к Эржебет. Чувства, что были сильнее воли людей, стали надежной цепью, которую не удалось разорвать никаким документам, приказам и распоряжениям. Нарушая все известные законы, Гилберт остался. Чтобы быть рядом с ней.
Потом вмешалась судьба или богиня войны просто напоследок послала своему любимцу прощальный подарок. Гилберт остался на карте Европы, превратившись в «товарища ГДР», и, хотя он, как и многие другие ненавидел зависеть от милости Ивана, в те годы был по-своему счастлив. Ведь они с Эржебет были вместе, поддерживали друг друга и могли сообща преодолеть все невзгоды.
Затем пала берлинская стена, Гилберт смог обнять брата после сорока лет разлуки. Германия снова стала единой и сильной.
С тех пор Гилберт большую часть времени жил с Эржебет в Будапеште, наведываясь в Берлин несколько раз в год. Людвиг научился отлично справляться с делами и сам, без помощи старшего брата, лишь следуя давней семейной традиции, он передал ему в управление военное министерство. Гилберту этого было вполне достаточно, в конце концов, он никогда не любил политику.
— Сам трясись над своим Евросоюзом, — небрежно бросил он тогда. — Я умываю руки. С этими придурками каши не сваришь. Сарацинской роже вообще надо пинка дать, а не пускать его людей к нам!
В Будапеште же была прекрасная весна, полная запах цветов и свежести. Гилберту и Эржебет было хорошо вдвоем. Так спокойно, как никогда за всю их бурную, полную тревог жизнь.
Гилберт сильнее стиснул ее талию — он так боялся ее потерять.
— Я люблю тебя, — едва слышно прошептал он ей в плечо.
Банальные слова, истрепанные множеством произношений как поношенные ботинки. Но, тем не менее, их нужно говорить, потому что в устах дорогого человека они всегда звучат по-особенному.