— Они, кхм… — Людвиг замялся, ощущая, как вспыхнул на щеках предательский румянец. — Давно не виделись. Эржебет ведь уезжала на конгресс… Соскучились. Вот и эм-м-м… радуются.
Причем радость этой парочки была настолько бурной, что со стен уже начали падать недостаточно хорошо закрепленные картины. Любимый пейзаж Людвига с видом ночного Берлина рухнул на пол, дорогая рама треснула, а стекло разбилось.
«50 евро. — Щелкнул калькулятор. — И еще осколки убирать…»
— Странно, — протянула Аличе. — Зачем же сестренка Лиза ломает мебель, чтобы показать, как она рада братику Гилу? Я, когда рада тебя видеть, просто обнимаю…
«Лучше бы ты ломала мебель», — промелькнула в голове Людвига предательская мысль.
Но он попытался подавить разочарованный вздох, убеждая себя, что зависть — недостойное чувство, да и вообще, двух разрушителей в их доме более чем достаточно.
— А! Я поняла! — Аличе вдруг просияла, ударив маленьким кулачком по ладони.
— Поняла? — Людвига охватила надежда, он, мгновенно забыв о расходах на ремонт, подвинулся на диване поближе к своей подруге.
— Я вспомнила! — Та по-детски наивно улыбнулась. — Однажды сестренка Лиза обняла братика Гила, потом перекинула его через себя, и он с таким же грохотом упал. Тогда он сказал, что это она просто рада его видеть… Сейчас она его тоже кидает, да? Я угадала, Людди?
— Угу. — Людвиг хмуро кивнул. — Ты молодец.
С потолка тем временем посыпалась побелка, а с полок ходящего ходуном серванта сорвалось несколько тарелок и изящный чайник.
«Старинный фарфор… Еще с кайзеровских времен…»
Финальным актом сверху прозвучал оглушительный треск.
«Ну вот, и ножки у кровати сломались… Это уже третья за год», — подвел итог Людвиг.
В этот момент он, обычно радовавшийся приездам брата и Эржебет, мечтал, чтобы они поскорее свалили к себе в Будапешт и разрушали все там.
Шум утих, и дальше чаепитие продолжалось в спокойной обстановке: Аличе как обычно щебетала, Людвиг молчал, погруженный в невеселые мысли.
Через пару минут после того, как Аличе с остатками пирога и грязными чашками скрылась на кухне, в комнату нетвердой походкой вошел Гилберт. Он, по-видимому, планировал незаметно прошмыгнуть к холодильнику, чтобы освежиться после трудов праведных ледяным пивом, но Людвиг был начеку. Он заступил брату дорогу и без лишних слов сунул под нос швабру.
— Отвали, Люц, я устал, — недовольно буркнул Гилберт.
— Ага, еще бы ты не устал, поломав столько всего, — не менее недовольно проворчал Людвиг. — Давай теперь убирайся сам!
— Какие мы злые. — Гилберт едко ухмыльнулся. — Как будто ты со своей рыженькой милашкой никогда ничего не ломал. Итальянки они же такие, ого-го. Вон Кьяра у Тони… Огонь-баба! У них скоро вообще целой мебели в доме не останется. Мы с Лизхен им в подметки не годимся…
Людвиг смерил брата сумрачным взглядом, тот ответил улыбкой, в которой читалось «ну-ну, скромник, признавайся, вы же те еще проказники с Аличе!». Но постепенно даже до не отличавшегося чуткостью Гилберта дошло, что означает суровое молчание младшего брата.
— Люц, только не говори мне, что вы с сороковых так и ни разу… Совсем-совсем? Только поцелуйчики да обнимашки? — ошарашено выдавил Гилберт. — Мы с Лизхен думали, что вы уже только так…
Он подошел ближе к младшему брату, пытливо вгляделся в лицо, от чего Людвигу стало не по себе, и заговорил редким для себя, ласковым тоном, с каким обращался только к Эржебет или к раненым птицам, которых выхаживал:
— Слушай, Люц, может у тебя того… ну, проблемы по этой части? Вот дерьмо, вроде такой здоровый мужик, а на самом деле… Надо было сразу сказать! С кем еще поделиться таким, как не с братом? Не волнуйся, я никому не скажу. Могила! И к этим костоправам криворуким обращаться не будем, лучше уж старыми, проверенными средствами полечим. Я тут слышал, что прикладывание подорожника…
— У меня все в порядке, — процедил Людвиг, отчаянно краснея.
— Тогда в чем дело? — Гилберт выглядел искренне озабоченным.
Тогда Людвиг решился признаться.
— Я просто… ну…
И закончил испуганным шепотом:
— Стесняюсь.
Он тут же пожалел о своей откровенности, потому что услышав такое признание, Гилберт громко фыркнул.
— Нашел, чем башку забивать! Тебе же нравится макаронная малышка. Ты нравишься ей. Вот и вперед да с песней!
Людвиг мысленно вздохнул: ему бы непрошибаемую уверенность брата.
— Я боюсь сделать что-то не так. Вдруг ей не понравится? Вдруг она еще не готова?
Гилберт посмотрел на него, как на идиота.