— Да клал я на твои запреты! — Гилберт сжал кулаки, угрожающе надвинулся на Феликса. — Я не твоя комнатная собачка, что бы ты там себе не воображал!
— Чего ты вообще так взбеленился? — Феликс причмокнул губами, вспоминая. — Мы как раз говорили о том, что Садык захватил милую Лизу. О том, как ее жестко избили под Мохачем… Тогда-то ты и ломанул из комнаты… А когда мы до этого говорили о захвате им же Сербии, ты даже глазом не моргнул…
Феликс прищурился, задумчиво надул губы, а затем вдруг маслянисто улыбнулся, и хитро стрельнул глазами.
— Так во-о-о-от оно что-о-о… — пропел он. — Значит, не зря давным-давно ходили сплетни, что вы с Лизой не просто приятели. То, как она тебя выгнала из Бурценланда, больше походило на ссору любовников, жена мужа из дома прямо выставила, ага… Тогда ясно, чего ты так взбесился! Еще бы, Садык ее сейчас как раз вводит в свой гарем и посвящает в тонкости восточно…
Договорить Феликс не успел, тяжелый кулак Гилберта врезался ему в челюсть. Мощный удар сбил Феликса с ног, а Гилберт тут же уселся сверху, прижал его к полу и схватил за горло.
— Мы. Не. Спали. Вместе! — прорычал он Феликсу в лицо, с каждым словом сдавливая его хрупкую шею все сильнее. — И даже если и спали, это не твое дело, мразь!
Феликс захрипел, вцепился в руки Гилберта, пытаясь оторвать его от себя. Но Гилберт лишь усилил хватку, он собирался переломить хребет тому, кто посмел так грязно отзываться о Эржебет. Но, сам того не осознавая, он злился еще и потому, что Феликс затронул самые потаенные, самые сокровенные его фантазии и напомнил, что его собственные мысли о Эржебет далеко не всегда были невинны и чисты…
Лицо Феликса побагровело, глаза выкатывались из орбит, Гилберт уже предвкушал его скорый конец, упивался удовлетворением от мести — как же он давно мечтал это сделать! Услышать, как хрустит сломанная шея его «хозяина»…
Вдруг что-то холодное коснулось горла Гилберта.
— Отпусти его, — прозвучал над головой властный голос.
Острое лезвие клинка, царапавшее кожу, быстро остудило пыл Гилберта. Он нехотя разжал руки, и Феликс принялся жадно глотать ртом воздух.
— Убей… его! — просипел он. — Убей эту псину, Торис!
И на мгновение Гилберту показалось, что Торис, которому принадлежал меч у его горла, так и поступит. Клинок погрузился в плоть, совсем чуть-чуть… Но затем все же исчез.
— Ты немедленно отправишься в темницу, Гилберт, — ровным тоном произнес Торис. — И будешь сидеть там, пока не остудишь свой пыл.
Гилберт едва не застонал от бессильной ярости: пожалуй, сейчас он, как никогда ненавидел свое рабское положение.
— Чертовы скоты, — прошипел он. — Вы можете меня победить, только напав вдвоем на одного… Но так будет не всегда, знайте! Когда-нибудь в темнице будете сидеть уже вы.
В этом момент Торис ударил его по голове рукоятью меча, в глазах Гилберта потемнело, и он потерял сознание. Очнулся он уже в знакомой камере, той самой, где Эржебет когда-то дала ему обещание ждать…
Глава 5. Восточный яд — восточная сладость
Эржебет распрямила затекшую спину и, утерев пот со лба тыльной стороной ладони, осмотрела свою работу. Пол, выложенный розовато-белым мрамором, сверкал так, что в него можно было смотреться, как в зеркало. Хотя вместо того, чтобы намывать, Эржебет бы с удовольствием прошлась по нему в грязных сапогах, да еще и поплевала бы от души. Но она прекрасно знала, что за плохо выполненную работу, за любые попытки насолить хозяину дворца последует незамедлительная кара. За годы жизни под властью Садыка Эржебет научилась усмирять свой норов. Первое время, оправившись после битвы при Мохаче, она пыталась бунтовать, в ней еще жила надежда, что она сможет вернуть свободу, надо лишь постараться. Но восстания раз за разом безжалостно подавлялись. А Эржебет ожидало наказание. Садык в этом деле был особо изощрен. Европеец бы просто избил непокорного слугу и засадил в темницу, но для изобретательного восточного ума Садыка это было слишком просто. Он придумывал для провинившихся, как он сам говорил, «изысканные» пытки, в них страдания душевные были гораздо сильнее физических. И это оказалось самым страшным: Эржебет была сильной, она могла терпеть любую телесную боль, но вот боль духовную не сможет вынести даже самая несгибаемая, волевая личность… И поэтому в конце концов Эржебет смирилась. Старательно играла роль служанки. Кроткой, тихой и главное — незаметной. Потому что иногда на Садыка находило желание поразвлечься, и тогда доставалось всем, кто попадался на глаза, независимо от их провинностей…