«Забавно, а ведь мне даже в голову не приходило бунтовать. — Эржебет мысленно усмехнулась. — Хотя для Родериха вполне логично интерпретировать мои отношения с Гилом, как заговор».
Но Эржебет действительно не думала о том, что можно заключить с Гилбертом союз против Родериха, что она может отвоевать независимость. Последнее восстание надолго отбило у нее стремление бунтовать, к тому же жизнь в составе Империи Габсбургов ее вполне устраивала.
Для Эржебет их с Гилбертом отношения были далеки от политики: нечто сокровенное, куда не хочется пускать грязь европейских дрязг. Она любила его не как страна, а как женщина, как Эржебет Хедервари. Но в том-то и дело, что она была не только женщиной, но еще и королевством Венгрия.
«Как все сложно. Мало мне проблем с чувствами, так еще и все эти воины, союзы…»
Голова трещала от вороха мыслей, на виски давила тупая боль. Эржебет чувствовала себя усталой и разбитой, хотелось поскорее закончить этот мерзкий разговор.
Она провела рукой по лицу, пытаясь привести в порядок мысли и решить, что же ответить Родериху.
— Я не заключала с Гилбертом никаких тайных союзов против вас, — медленно начала она. — У нас действительно только личные отношения. Я надеюсь мне не нужно уже в который раз трясти у вас перед носом договором, где четко написано, что я могу с ним общаться, когда захочу?
— Я помню, — процедил Родерих. — Что ж, тогда дай мне слово чести, что ты всегда останешься преданной мне. Я поверю твоей клятве.
Он выжидающе воззрился на Эржебет. Она заколебалась: все-таки такое обещание имело для нее очень большое значение, врожденное благородство не позволило бы ей его нарушить и сковало бы по рукам и ногам. Родерих об этом прекрасно знал, поэтому и требовал клятвы.
«Выбора нет. Если я не пообещаю сохранять лояльность, он мне не поверит».
— Даю вам слово Венгрии, что буду верна вам, герр Родерих, — отчеканила Эржебет.
— Прекрасно. — Родерих неспешно кивнул. — Тогда я больше не буду вмешиваться в ваши с Байльшмидтом отношения. Только прошу, не приглашай его сюда, ради всего святого!
— Я и не думала. — Эржебет не сдержала усмешки.
— Хорошо. И предупреждай меня, если будешь надолго кхм… уезжать к нему.
— Да, конечно.
Родерих ушел, с ледяной вежливостью пожелав Эржебет спокойной ночи.
«Уезжать к нему, да? — с грустью подумала Эржебет. — Я даже сама не знаю, в каких мы отношениях, а Родерих говорит так, будто мы состоявшаяся пара. Хотела бы я, чтобы было так».
Она поднялась с дивана, нетвердым шагом прошла к кровати и рухнула на перину. Эржебет мечтала погрузиться в спасительную черноту беспамятства, но вместо этого оказалась в объятиях алого шелка, и Гилберт смотрел на нее сверху вниз. В его взгляде было столько нежности, искреннего восхищения.
«Я люблю тебя, Лизхен», — говорил он.
«Я люблю тебя», — отвечала она.
В мире сна не было сомнений и лжи. Лишь чистое чувство. А утром было разочарование и желание не просыпаться никогда.
Пока шло собрание, Гилберт сидел, как на иголках, моля небеса лишь о том, чтобы все поскорее закончилось. С удовольствием он занимался только армией, а гражданские дела нагоняли на него скуку. Но Гилберт помнил, что он не рядовой генерал, а страна, и у него есть долг. Поэтому обычно на совещаниях Гилберт старался вникать во все детали, министрам приходилось жалеть, что он не пропадает все время на плацу — Гилберт всегда был к ним требователен, ошибок не прощал, а за, например, воровство из казны, не задумываясь, отправлял на плаху.
Но сегодня чиновники могли вздохнуть с облегчением, Гилберт почти не слушал их, поглощенный своими мыслями. Перед глазами у него стояла Эржебет, он хотел быстрее вернуться к ней. Когда закончилось обсуждение доклада министра финансов и все члены совета засобирались, Гилберт вскочил с места, не особо заботясь о приличиях, поспешил к двери.