— Ты говоришь прямо как Фриц. — Гилберт тихо хмыкнул. — Он тоже читал мне нотации о европейской политике, о благоразумии.
— Верно читал. Твой король очень мудрый, цени его и почаще прислушивайся. — Эржебет не смогла сдержать легких назидательных ноток в голосе.
— Какие же все кругом умные. Один я идиот, — проворчал Гилберт и чуть сильнее стиснул ее плечи.
— Знаешь, Гил, а давай мы… — Эржебет замялась, подбирая слова. — Будем встречаться как обычные люди. Если мы будем не Пруссией и Венгрией, а Гилбертом и Эржебет, то все будет в порядке.
Гилберт долго молчал, она не видела его лица, но чувствовала исходящее от него напряжение.
— Хорошо, — наконец проговорил Гилберт, будто ставил жирную точку.
Эржебет вздохнула с облегчением. Она опасалась, что он вполне может проявить во всей красе свою буйную натуру, наплюет на политику, условности и запреты, даже на сопротивление Эржебет — закинет ее на плечо и унесет с собой.
— Вот и славно. — Эржебет едва сдержалась, чтобы не добавить «хороший мальчик». — Тогда я буду приезжать к тебе в Берлин или ты в мою столицу. Только, пожалуйста, не появляйся больше в усадьбе Родериха, это опасно. Удивительно, как ты вообще смог сюда пробраться.
— Не недооценивай меня, Лизхен. — Раздался мягкий смех у нее над ухом. — Раз уж я мог подкрасться к оленю так, что он и не догадывался о моем существовании, пока не получал стрелу в горло, то и мимо караула, который Родди везде понаставил, прошмыгнуть смогу.
— И все же не приходи сюда от греха подальше.
«Иначе я искусаю губы до крови, пытаясь не кричать».
— Это такой о-о-очень тонкий намек на то, что мне пора собирать вещички и проваливать?
Объятия ослабли, и Эржебет, обернувшись, легко чмокнула Гилберта в губы.
— Нет, это толстый намек на то, чтобы ты входил через дверь, а не через окно, как герой какого-нибудь романа.
С этого дня начались их новые отношения, которым Эржебет затруднялась дать название. Хотя кто угодно, взглянув со стороны, не поколебавшись, сказал бы: «Любовники». Но она ненавидела это слово, дышащее тяжелыми духами развратно одетых фрейлин, пудрой их по-женски жеманных кавалеров. Фальшью. Эржебет даже мысленно старалась его не произносить. Их с Гилбертом связь была чем-то совершенно иным, далеким от обычного флирта, которым развлекались аристократы при погрязших в пороке европейских дворах. Чем-то более глубоким, особенным. И очень-очень сложным. В их спальне не звучали слова любви, комплименты и клятвы верности. Они вообще никогда не обсуждали свои чувства. Но, тем не менее, Эржебет хотя бы раз в месяц приезжала на несколько дней в Берлин. Или под окнами ее старого замка в Буде появлялся всадник со снежно-белыми волосами.
Так прошел год, затем еще и еще. Эржебет уже привыкла, не требовала признаний, не задавала своего рокового вопроса, не пыталась выяснить, что же чувствует Гилберт. Она приняла все, как есть, и наслаждалась тем, что он рядом. Она была почти счастлива… Вот только вечно живущая страна никогда не может быть счастлива вечно.
Глава 10. Несколько слов о чести
Этот день был совершенно обычным. С утра Эржебет следила за тем, как слуги убираются в парадных залах на первом этаже усадьбы — в субботу Родерих собирался устроить большой прием, поэтому все должно было быть идеально вычищено. Вечером Эржебет планировала выехать к себе в столицу, не то, чтобы у нее были неотложные государственные дела, ей просто не хотелось присутствовать на балу. Танцевать в жутко неудобном платье с огромной юбкой на фижмах, под которой уместился бы целый полк солдат, делать высокую, сложную прическу, от которой болит голова, и играть роль любезной хозяйки дома… Проходить через все это лишний раз Эржебет совершенно не хотелось, она всегда старалась увильнуть от участия в светских мероприятиях Родериха.
К тому же, она уже давно не виделась с Гилбертом.
«Приглашу его к себе, — думала она, одновременно не слишком рьяно отчитывая слугу за пыль на подоконнике. — Можно будет отправиться вместе на Дунай. Сейчас как раз тепло…»
Эржебет мечтательно улыбнулась, вспоминая, как Гилберт любит дурачиться, плескаясь в воде. Но тут заметила озадаченный взгляд слуги, и постаралась придать лицу суровое выражение…
— Герр Родерих, вы не возражаете, если сегодня вечером я отправлюсь в Пресбург? — спросила Эржебет за обедом.
Родерих неспешно отложил серебряную вилку, тщательно вытер рот салфеткой и только тогда заговорил.
— Я бы предпочел, чтобы ты осталась на бал. Но если у тебя срочные дела…