— Уходи, — глухо произнес Гилберт ничего не выражающим голосом.
— Нет! — почти взвизгнула Эржебет, отвечая даже не ему, а своим страшным мыслям.
Она захлопнула дверь, быстро прошла к окну, со злостью дернула в стороны портьеры и распахнула ставни, впуская в комнату свежий вечерний воздух.
— Я не оставлю тебя одного в таком состоянии, — заявила Эржебет, поворачиваясь к Гилберту.
Сейчас она смогла разглядеть его получше и увидела, что его левое предплечье замотано какой-то грязной тряпкой. Подойдя ближе, Эржебет поняла, что это вовсе не грязь, а спекшаяся кровь.
— Да ты ранен! — она бросилась к нему, но Гилберт грубо оттолкнул ее протянутые руки.
— Отвали, — зло буркнул он. — Это всего лишь царапина…
— Ага, как же! Вон сколько крови! Когда ты последний раз менял повязку? Наверняка как замотался во время боя наспех, так потом и оставил! — напирала Эржебет, беспокойство за него мешалось в ней с яростью. — Дурная башка! А если будет заражение?! Так и без руки можно остаться!
— Заживет, как на собаке, — заплетающимся языком протянул Гилберт и едко улыбнулся. — Бешеной собаке… Вали отсюда! Мне не нужна твоя дерьмовая забота!
Гилберт вдруг перешел на крик, замахнулся рукой, явно собираясь швырнуть в Эржебет бутылкой. Она успела перехватить его запястье, с силой сжала, отбирая импровизированное оружие.
— Никуда я не уйду! — упрямо заявила Эржебет. — Я не брошу тебя в таком состоянии…
«Сейчас, когда все ополчились против тебя… Когда ты едва не погиб… Не брошу…»
Она резко замолчала, развернулась и, нарочито громко топая, прошла к двери.
В коридоре нервно переминался с ноги на ногу лакей.
— Принеси таз с теплой водой, чистые полотенца и бинты, — распорядилась Эржебет. — Живо!
Слуга испуганно икнул, поклонился и стремглав бросился прочь, а Эржебет вернулась к Гилберту. Он, казалось, слегка подрастерял свой боевой пыл, сгорбился, опустил голову на сцепленные руки и молчал. Гилберт выглядел таким подавленным, измученным, словно война выпила из него всю жизнь. Эржебет хотелось обнять его крепко-крепко, прижать к себе и позволить выплакать у нее на груди всю свою боль. Но, конечно же, Гилберт никогда не заплачет, он скорее бросится под прицел вражеских пушек, чем покажет кому-нибудь свою слабость. Даже ей. А Эржебет так хотела помочь ему. Сейчас она не думала о сложностях их отношений, она просто видела, что ее любимому мужчине плохо и пыталась сделать для него все, что возможно.
Она подошла к нему, осторожно погладила по плечу. Гилберт поднял голову, в его глазах застыла мука.
— Уходи, — вдруг вновь сдавленно произнес он. — Я жалкий… ты не должна… видеть… только не ты… уходи…
Но, противореча своим словам, он вдруг обнял Эржебет за талию, притянул ближе к себе, уткнулся носом ей в живот.
— Они погибли… Вся армия… Сорок тысяч… Из-за меня… — сбивчиво бормотал Гилберт. — Если бы не чудо, о котором все время талдычит Фриц, Берлин бы взяли… Все было бы кончено… Я был бы мертв… Мой народ… Столько погибших… Это моя вина… Я всего лишь хотел стать сильнее… Хотел, чтобы меня уважали… Чтобы мои люди с гордостью говорили, что родились в Пруссии…
Он крепче стиснул талию Эржебет, и она скорее почувствовала, чем услышала слабый полувсхлип-полувздох. Эржебет прекрасно понимала, что сейчас чувствует Гилберт, ей и самой довелось пережить сокрушительное поражение, но тогда никого не оказалось рядом, чтобы ее поддержать. Поэтому сейчас она не собиралась оставлять Гилберта одного.
Эржебет погрузила пальцы в его жесткие волосы, мягко погладила.
— Ты ни в чем не виноват, — ласково шепнула она. — Ты ведь старался ради своего народа. И ты так много сделал! Мало кто смог бы противостоять трем сильнейшим державам Европы так долго и успешно…
В ответ прозвучал горький смешок.
— Успешно, да?
В этот момент в дверь робко поскреблись, Эржебет осторожно высвободилась из судорожной хватки Гилберта и пошла открывать. На пороге стоял слуга, принесший все, что она просила.