— Благодарю. — Эржебет сухо кивнула. — На сегодня это все. Проследи, чтобы господина Пруссию никто не беспокоил до утра.
Слуга почтительно поклонился и поспешил ретироваться. Эржебет закрыла дверь на засов — сегодня ночью они побудут с Гилбертом наедине, все дела подождут до завтра.
— Теперь займемся твоей раной! — с преувеличенной веселостью объявила она.
Гилберт больше не кричал и не пытался прогнать Эржебет, он не сопротивлялся, когда она стала раздевать его. Но и не помогал, просто безучастно наблюдал, как она расстегивает пуговицы на его камзоле и рубашке. Гилберт лишь слегка поморщился, когда Эржебет принялась за его повязку: хотя она старалась действовать аккуратно, часть ткани прилипла к ране и снять ее, не ободрав кровавую корку, было сложно.
— Больно? — заботливо спросила Эржебет.
— Нет, — был краткий ответ.
Эржебет, наконец, освободила Гилберта от камзола и рубашки, сняла повязку и смогла рассмотреть рану — глубокий рубец от плеча до локтя. Кожа по краям чуть воспалилась, но гноя не было. Эржебет тщательно промыла рану, затянула бинтами.
— Готово, — объявила она. — Ты такой грязный… Дай-ка я тебя хоть оботру…
Она обмакнула в воду полотенце, провела по щеке Гилберта, стирая пятно гари, затем скользнула ниже, тщательно протирая грудь… Гилберт молчал, никак не реагировал на ее действия и смотрел прямо перед собой, пока Эржебет мыла его, точно ребенка или тяжело больного. Он послушно выполнял все ее просьбы, вроде «подними руку», «наклонись», но двигался вяло, как тряпичная кукла.
Протирая его спину, Эржебет на мгновение замерла: такая широкая, сильная спина, к ней хотелось прижаться, погладить старые шрамы. Во только… Сейчас Эржебет увидела совсем свежий рубец, тянувшийся от плеча к лопатке, он явно был заштопан кое-как впопыхах. Она не удержалась и, отложив тряпку, с трепетом коснулась изуродованной кожи, провела пальцем по изломанной линии. Гилберт едва слышно вздохнул — первая реакция за последний час, два, три?
— Я раньше не видела этот шрам. Где ты его получил? — спросила Эржебет, продолжая осторожно поглаживать его спину.
— Под Цорндорфом, — отрывисто бросил Гилберт, не поворачиваясь, и она расслышала его сухой смешок. — Говоришь так, будто помнишь все мои шрамы наизусть.
— Помню, — отчеканила Эржебет, непонятно почему вновь разозлившись. — Еще я помню, что ты любишь клубнику. Что ты ерошишь волосы, когда над чем-то серьезно раздумываешь. И постоянно стискиваешь что-нибудь в руках во сне…
«Например, меня».
На несколько томительных секунд повисло вязкое молчание, затем Гилберт вдруг обернулся и улыбнулся Эржебет почти как обычно.
— А ты любишь яблоки. — Он почему-то хихикнул. — Зеленые и кислющие.
Эржебет только-только успела обрадоваться, что к нему постепенно возвращаются омертвевшие чувства, но лицо Гилберта вновь стало непроницаемым.
— Тебе, правда, лучше уйти. — Его язык почти не заплетался, точно он уже протрезвел. — Родди тебя хватится… Ты ведь не хочешь с ним ссориться, да?
— Да пошел он, — огрызнулась Эржебет. — Тебе нужна помощь…
— Я сам в состоянии о себе позаботиться! — рявкнул Гилберт и, попытавшись подтвердить свои слова, рывком встал с кресла.
Но тут же покачнулся и едва не упал. Эржебет поспешила поддержать его, взяла под руку и помогла добраться до кровати в дальнем конце комнаты.
— Сам-сам, как же, — проворчала она, стягивая с него сапоги.
Эржебет отступила от постели на шаг и взглянула на Гилберта. Он, лежал на спине, рассматривая потолок и явно не видя его. Снова замкнулся в мире своего отчаяния, поставил перед Эржебет стену, собираясь переживать все внутри себя. Но она не собиралась отступать. Видеть его таким, сломленным, одиноким, усталым, было слишком тяжело, она не могла уйти, не сделав все, что в ее силах, чтобы вернуть прежнего Гилберта — бесстрашного, самоуверенного и сильного. Ведь он сам так часто поддерживал ее, какие бы цели он при этом на самом деле ни преследовал, он возвращал ей уверенность в себе. Теперь пришел ее черед сделать это для него.
Эржебет вздохнула и решительно потянула шнуровку платья. Несколько быстрых движений — и оно с шорохом упало к ее ногам, вскоре за ним последовали панталоны, чулки и сорочка. Последним штрихом Эржебет развязала удерживавшую волосы ленту, и медно-русые кудри водопадом рассыпались по плечам.
Гилберт зашевелился на кровати, посмотрел на нее, но Эржебет не увидела в его глазах вязкого сладострастия, которое появлялось всегда, когда он видел ее обнаженной. А еще там должно было быть желание обладать, и магнетическое притяжение, и восхищение… И много чего еще. Но нет. Его глаза остались пустыми. В них был лишь холод. Алый лед…