На утро я готовлю завтрак, а мы идем на работу, сонные и уставшие. Днем пытаемся заснуть на диванчике в кабинете и Даня рассказывает мне про планы на зимний отдых в Дубае. На какое-то время меня отпускает. Эти мысли греют меня и страх уходит, но не исчезает окончательно.
А потом мы летим в Хельсинки, где я все-таки заболеваю. Потому что три часа на холодном полу не проходят даром. Я не говорю Дане, где простыла, а он лечит меня чаем и каким-то невкусными таблетками. А еще шоколадом. С того самого вечера Даня еще крепче обнимает меня перед сном и постоянно говорит, что никуда не уйдет и будет благоразумным. Я верю ему. Он будет. Но у судьбы всегда могут быть свои планы. И даже, если он сам не пойдет больше по мостам, это не значит, что все будет хорошо. Я просто боюсь потерять его из своей жизни. И этот страх пока сильнее всего остального.
Алина выигрывает Гран-при, а мне нужно улетать в Москву. Даня, как всегда остается на показательные выступления, а я лечу одна. Он целует меня на прощанье и провожает в такси. Я все еще чувствую себя больной и уставшей, но борюсь с этим внутри себя. Даня переживает за меня и кутает в шарф.
—Обещай мне себя беречь,—шепчет он и закидывает мне в сумку медведей.
—А ты обещай беречь себя,—только отвечаю я и закрываю глаза от его поцелуя.
—Обещаю,—говорит Даня.—Пока я тебе нужен, со мной все будет хорошо. Ты—якорь, который удерживает меня среди шторма и не дает никуда сорваться.
Я очень хочу ему верить. Сажусь в такси, откидываюсь на сиденье и в зеркале заднего вида, вижу, как Даня долго смотрит мне вслед. Чем дальше я уезжаю, тем сильнее чувствую, как страх опять проникает внутрь.
Подкидываю монетку, чтобы успокоить себя. Она говорит, что все будет хорошо. И я мысленно с ней соглашаюсь.
Вот только то, что все будет хорошо, автоматически не значит, что я при этом смогу нормально дышать.
========== Дочь ==========
Есть вещи, которые ты знаешь, но не можешь принять до конца. Мозг словно вытесняет их из головы, чтобы не сойти с ума. К такому событию потери невозможно подготовиться заранее. Оно оглушает тебя даже, если в глубине души ты все давно понял.
Спустя девять месяцев борьбы мамы не стало.
И в этот момент мне показалось, что внутри что-то выключили, а пустота стала слишком навязчивой. Будто бы огромная часть меня исчезла, а вместо нее ничего не осталось. Потому что еще пару дней назад я была для кого-то дочерью, а теперь этого человека больше нет. И меня такой тоже больше нет.
Но мысли приходят потом, спустя время, когда к тебе возвращается способность думать. Вначале же ты просто не можешь заставить даже пошевелиться, потому что чувствуешь себя оглушенным и беспомощным.
В первые дни я помню только чужие руки, голоса и глаза. Словно это были даже не люди, которых я знала, а просто какие-то прикосновения и утешающие фразы. Точнее сказать, я почти ничего не помню. Если бы человеку для того,чтобы сердце билось, нужно было им управлять, я бы просто перестала дышать.
Это казалось похожим на ад, где тебя закольцевали в одну повторяющуюся временную петлю. И я не могла из нее вырваться. Как бы сильно не старалась.
Даня был рядом все это время и единственное, что в первые дни держало меня—это его руки. Он носил меня от квартиры —в машину и от порога—в кровать. Потому что сделать лишний шаг вначале казалось невыносимой пыткой. И в самый сложный момент Даня стоял очень близко и держал меня за руку. Я чувствовала его плечо за своей спиной и каждый раз, когда земля уходила из-под ног, именно Даня возвращал все на свои места.
Он всегда был рядом и пытался заполнить пустоту своей заботой. Вот только эта пустота несмотря ни на что превращалась в бездну, которую невозможно насытить ничем. Любая бездна не должна существовать, но она есть. А в этой бездне внутри меня живут страхи и демоны, которых я не в силах победить.
Даня обнимает меня, сидя на кровати, а я никак не могу понять, как мы тут оказались. Вроде только недавно были в машине, а уже дома. Словно время проваливается куда-то, а я отключаюсь.
—Я схожу в магазин за едой,—доносится сквозь туман данин голос.
И страх в моей голове тихо шепчет на ухо “он может уйти и не вернуться. Ведь все происходит внезапно”. И у меня нет сил бороться с этими голосами, потому что логические доводы уже закончились. Ведь для того,чтобы слушать разум, нужно ничего не бояться. А сейчас я наоборот боюсь всего: темноты, тишины, снов…смерти. И поэтому могу только сказать, надеясь, что Даня поймет, на сколько это важно:
—Останься.
И он остается. Звонит Сергею и тот привозит нам еду. Даня готовит что-то на ужин, а я сижу в спальне и слушаю, как он что-то делает на кухне. Рядом со мной лежит Диша и на время холод отступает. Но я не могу не думать о том, что больше не хочу ни есть, ни говорить. Я просто хочу, чтобы тепло вернулось. И чтобы…
Даня зовет Диану ужинать и она уходит на кухню. Я же просто переползаю Дане на колени и прячусь в его руках. Это то единственное место, где мне спокойно. Потому что когда мы так рядом, я знаю, что с ним все хорошо. Что он не гуляет по перилам моста и вселенная не отбирает у меня хотя бы его. Потому что именно в этот момент вместе с отчаянной пустотой я понимаю, что больше всего на свете сейчас боюсь потерять всех тех, кого люблю. Или для того, чтобы не потерять, мне нужно перестать их любить?
Утром Даня кормит меня каким-то детским пюре. Я не чувствую вкуса и ем скорее для того,чтобы он просто оставил меня в покое. Нам нужно ехать на тренировку. В тот момент, когда я вхожу в Хрустальный, во мне включаются резервы, которые невозможно объяснить. Я работаю и чувствую, что ничего кроме работы не имеет значения. Теперь самое важное—это готовиться к Гран-При. Вот только у меня нет сил повышать голос, поэтому я просто смотрю и говорю об ошибках. А все мои фигуристы их исправляют. Они никогда не тренировались настолько хорошо. Словно знали, насколько это важно.
В кабинете просто падаю на диван, а Даня уходит, но обещает вернуться через десять минут. Он закрывает за собой дверь и я начинаю считать время. Я не могу объяснить, почему это важно, но теперь мне нужно, чтобы он возвращался, потому что сидеть в тишине и не знать, где он, выше моих сил. Словно прошлая его выходка с Розановым что-то изменила во мне, а смерть мамы—вывернула все обратно и усилила.
Я сижу на диване , считая минуты, и думаю, что когда придет Даня, я скажу ему об этом. Я даже вижу, как он качает головой и говорит: “Этери, это все демоны в твоей голове, а я никуда не уйду”. И тогда, возможно, я ему поверю.
Но десять минут проходят, медленно, как в смоле, тянуться еще пять, за ними еще. Все это время я сижу в ступоре и не могу пошевелиться. Одна часть меня прекрасно понимает, что с Даней все хорошо, но вторая не дает нормально выдохнуть. Когда спустя двадцать три минуты Даня влетает в кабинет, мне просто холодно внутри, а все слова о страхах уничтожены, потому что, если теперь я начну говорить, то явно не смогу не плакать. А сейчас не время и не место.
—Ты где был?—просто спрашиваю Даню, как можно спокойнее.
—Извини,—шепчет он, прижимая меня к себе. –Я заснул.
—Ясно,— я стараюсь говорить как можно спокойнее.
Он заснул. Он просто устал. С ним все хорошо.
Мы едем домой в молчании, Даня ведет машину, а потом заносит меня в подъезд. Мне кажется, что я никак не могу согреться, поэтому прошу открыть мне вино. Когда Диша идет спать, я прошу у Дани пачку сигарет. И он обреченно дает мне ее. Я делаю глубокую затяжку и затихаю. От недостатка еды и сна сигарета расслабляет меня на столько, что я начинаю говорить.
—Ты не захочешь меня целовать…потому что будет невкусно.
А на самом деле в этом всем другое: “Ты не захочешь любить меня такую”.