А еще с этой болью снова приходит страх. Я не хочу, чтобы Даня умирал. Я не хочу его убивать. Я не хочу, чтобы он исчезал из моей жизни. Я не хочу, чтобы он меня ненавидел.
-Пусть так, - кричит Даня. - Ты - чудовище, Этери. И ты меня убиваешь. Но я все равно люблю тебя.
И когда он произносит эти слова, я не в силах больше продолжать.
Я убиваю Даню.
Я—чудовище.
Но он меня любит.
Вопреки всему Даня любит чудовище.
Но почему?
Разве я достойна этой его любви? Разве я вообще достойна того, чтобы меня хоть кто-то любил?
Я хочу задать все эти вопросы Дане, но он выбегает из кабинета, хлопая дверью. Он уходит, а я остаюсь. И чудовище внутри меня остается. Оно выжигает весь воздух в легких и стучит в висках. Даня все еще меня любит. Но я его убила. Эти мысли ходят по кругу, пока не прорываются слезами. И я плачу, потому что больше уже ни в чем не уверена, потому что я действительно чудовище, но ничего не могу с собой сделать.
А еще я понимаю, что Даня не вернется. Он до сих пор думает, что я сплю с Эдом, и бросила его ради секса. И я никогда не смогу доказать Дане обратное. Поэтому я плачу. Ведь слезы для меня—тот самый способ доказать себе, что я жива. Потому что мертвые не плачут. Мертвые не умеют ни плакать, ни любить.
Я сижу неподвижно довольно долго, пока не приходит Эд. Он ни о чем не спрашивает, а потом накидывает на плечи пальто.
—Я отвезу тебя домой, Этери.—спокойно говорит он.
Я же обновляю макияж и выпрямляю спину. Эд ждет, а потом вдруг произносит:
—Я думал, что ты делаешь хуже своему хореографу, но, похоже, он тоже делает тебе плохо, если после разговора с ним ты не можешь дышать. Но вдохнуть нужно, Этери, а потом идти дальше.
И я вдыхаю, а после выхожу из кабинета. Эд собирается везти меня домой, а я в первый раз чувствую к нему даже что-то типа признательности, потому что он не задает вопросов, а молча ведет меня к машине.
И когда я уже почти сажусь в нее, то вижу Даню. Он не ушел на свой перрон, а ждет нас, словно понял что-то важное. Я внутренне съеживаюсь, потому что мне кажется, что сейчас Даня скажет:
—Я понял, что не могу работать с чудовищем и любить его. И поэтому ухожу.
Он скажет так, а потом уже я умру. Даже без поезда и рельсов. У меня просто остановится сердце.
Но Даня говорит совсем другое:
-Эд, мы с Этери не договорили, — он впервые за все время берет меня за руку. - Поэтому я забираю её. Если ты, конечно, не против.
И в этот момент я чувствую его пальцы у себя на ладони. Родные, теплые, живые. Даня держит меня за запястье властно и уверенно, ведет в машину и просто закрывает дверь. А мое сердце наконец начинает снова биться. И я дышу.
Я не могу понять, что мы делаем, но это ощущение, что Даня приходит и забирает меня от Эда, делает меня счастливой. Словно меня наконец отвоевали и вернут туда, где мое место. Словно я снова окажусь там, где нужно. И я не хочу думать о том, что будет дальше. Сейчас безумно хочу сидеть в даниной машине и ехать куда угодно, лишь бы он вез меня. Сегодня я хочу быть его целиком, без ограничений и предрассудков. Я просто хочу быть его.
И Даня молча везет меня к дому, уверенно крутит руль, а я украдкой смотрю на него и боюсь прикоснуться. Когда мы оказываемся у подъезда, Даня наконец спрашивает:
— Что между нами?
—Я не знаю…—отвечаю я и тут же боюсь.
Но Даню этот ответ устраивает. Потому что я не вру. Я действительно не знаю, но очень хочу разобраться.
—В бардачке твои медведи,—говорит Даня, а я чувствую, как сердце стучит еще громче.
Мои медведи. С колой. Мои.
Мы прощаемся, желаем друг другу спокойной ночи и расходимся. Я сжимаю в руке этих желатиновых медведей, как самое главное сокровище, и иду домой.
А потом смотрю в окно из темной комнаты, зажигая свет в зале. Я смотрю на данину машину, пока он не трогается с места. А на телефоне сообщение. Мне кажется, их не было целую вечность.
«Прости, что кричал на тебя».
Я открываю пачку медведей и наконец понимаю, что могу их есть.
«Прости, что ударила тебя».
Мы не говорим самые важные “прости” друг другу, но оба понимаем, что первые шаги сделаны…а потом мы, может, как-нибудь разберемся?
Я выуживаю из кармана монетку и подкидываю ее с вопросом:
—Простит ли меня Даня когда-нибудь?
Орел.
Я думаю пару секунд и снова задаю вопрос:
—Прощу ли я сама себя?
Монетка крутиться в воздухе и падает на ладонь.
***
А потом мы едем в Пермь. И это уже действительно снова мы. Еще несмелые, учащиеся снова доверять друг другу, но «мы». Вот только, несмотря на заверение организаторов, что «Впермитепло», мне ужасно холодно.
Я рефлекторно касаюсь Дани, а он укутывает меня в кофты и перчатки. Дудаков смотрит на нас как на сумасшедших детей, но ничего не говорит. Когда Даня греет мне пальцы, кажется, что становится теплее везде—даже в сердце.
Я пью кофе с корицей и заедаю их медведями с колой, а потом, в один из дней, вдруг рефлекторно отпиваю из даниного стаканчика, понимая, что это самый вкусный кофе с мире. И в тот момент я пугаюсь, что он что-то скажет, но Даня молчит. Он спокойно допивает мой кофе, будто ничего не происходит, а мне становится еще теплее.
В первую ночь я еще долго прислушиваюсь к звукам из даниной комнаты, но там все спокойно. Даня спит один, а я чувствую себя счастливой от этого.
На завтрак мы идем уже вместе, а я незаметно вкладываю свои пальцы в его ладонь. И Даня также молча греет их своим теплом, словно это самое важное дело в мире.
Даниил Самсонов выигрывает среди юношей, а Саша—среди девушек. Алена и Аня тоже оказываются в призах. И когда мне на шею надевают медали за тренерство победителей, все становилось на свои места. Сергей и Даня стоят рядом, а кто-то постоянно делает фото.
Мы улыбаемся втроем и понимаем, что это настоящая победа. Но самую главную победу я ощущаю, когда Даня приобнимает меня и прижимает к себе. Я стою и боюсь пошевелиться, чтобы не спугнуть это хрупкое равновесие. А Даня незаметно наклоняется к моему уху и тихо-тихо говорит, чтобы никто не слышал:
—Дыши, Этери…
И я наконец дышу.
========== Ангел ==========
Мы возвращаемся в Москву, а я все еще не знаю, что думать. Потому что мы с Даней больше не ругаемся, а находимся рядом. Мне кажется, что это самая счастливая пара дней за последние месяцы моей жизни. В сумке тяжелыми кругляшами лежат две медали, а мне кажется, что сейчас я могу все: сдвигать горы, переплывать океаны, менять мир…Могу многое—но не хочу.
Теперь мне хочется перестать быть непобедимой Этери Тутберидзе, а почувствовать, как все снова приходит в движение после липкого застоя. Словно я долгое время не могла открыть глаза, а теперь, наконец, ясно вижу. А еще никуда не хочу спешить.
Даня вызывает мне такси, а я стою с Дишей ,и мне на минуту кажется, что вокруг слишком шумно, потому что, когда он отходит от меня, звуки становятся мучительными. Мы так погрузились в тишину за эти дни, что теперь не можем вспомнить, как говорить словами. Я дышу на пальцы, понимая, что как всегда мерзну в этом громадном городе, но Даня уже подходит ближе. Он берет мои руки и по очереди надевает на них перчатки. Когда Даня касается кожи, мне кажется, что сердце стучит в два раза быстрее. В первое время мне вообще казалось, что в глазах темнело, потому что я не могла поверить, что это действительно он.
Сейчас Даня стоит впереди и держит мои ладони в своих, согревая их до приезда такси. Я чувствую тепло его рук даже через перчатки, и мне становится не холодно.
А потом мы с Дишей уезжаем домой, а Даня ждет свою машину. Он смотрит нам вслед, а я тоже не могу оторвать взгляд. Мои руки еще долго сохраняют тепло, и, если закрыть глаза, можно подумать, что Даня все еще рядом.
Мы доезжаем в квартиру, а мне кажется, что все уже совсем другое. Словно я вернулась другой, а мир за мной не успевает. Ведь мы так до сих пор и не знаем с Даней, кто же мы друг для друга. Особенно теперь. Потому что раньше было сказано столько слов, которые ранили, а сейчас мы просто исцеляемся молчанием.