Когда я снимаю перчатки и кладу их на зеркало, приходит смс.
«Твои медведи в крайнем правом кармане».
И в этот момент я просто улыбаюсь, потому что теперь снова ем этих медведей с колой и они не причиняют мне боль. Сейчас они всегда под рукой, потому что у Дани просто залежи этих конфет. И самое главное, что я понимаю: он не избавился от них даже тогда, когда мы были не вместе. Даня просто приносит их на работу и не спрашивает о прошлом. А я ем этих медведей и понимаю, что еще никогда конфеты не были такими вкусными и спасительными.
А потом мы ездим в Хрустальный и занимаемся подготовкой Алины к Чемпионату Мира. Мы работаем, не пытаясь выяснить ничего. Даня носит мне кофе и медведей, мы обедаем вместе с Дудаковым, который смотрит на нас с улыбкой. Он не спрашивает, но мы и сами не знаем ничего, кроме того, что между нами нет ни злости, ни ненависти. Между нами есть …что?
Я сижу в кабинете и читаю какие-то отчеты. Допиваю кофе с корицей и ем медведей с колой. Она остается на моих губах сладким запахом, который я чувствую, когда кусаю нижнюю губу. В этот момент приходит Эдуард и садится в кресло. Он смотрит на меня, словно оценивает, а потом, наконец, произносит:
—Как я вижу, вы с Даниилом поговорили?
А я даже не знаю, что сказать. Мы не поговорили, но это не кажется важным, потому что мы сдвинулись с мертвой точки, но я не хочу объяснять это Эду.
—Что-то вроде того,—закидываю в род очередного медведя и смотрю ему прямо в глаза.—В любом случае я просто хочу, чтобы ты знал… я больше не буду с тобой спать.
Эдуард все еще смотрит на меня и ухмыляется.
—А я думал, что ты не ешь желатиновых медведей,—почему-то говорит он.
—Они с колой…этих ем.
—Кто бы мог подумать,—а я чувствую в голосе Аксенова печаль, потому что он искренне пытается понять, как такое возможно.
Зато я знаю, кто мог подумать…Даня. И ему не нужно было объяснять разницу между фруктовыми желатинками и этими. Он все понял сразу.
—Так бывает,—тихо говорю Аксенову.—Просто есть люди, которые все знают лучше нас самих. Понимаешь.—Я вдруг осознаю, что должна сказать это.—Когда ты счастлив, тебе не нужно больше быть богиней, ты— это просто ты…
—Ты счастлива, Этери?—почему-то спрашивает Эд.
И я киваю. Да. Я счастлива, даже несмотря на то, что ничего не понимаю.
—И ты будешь счастлив, когда перестанешь гнаться за иллюзиями и начнешь ценить то, что есть. Потому что если находишь человека, способного принимать в тебе твоих демонов и недостатки, его нельзя отпускать.
Эдуард кажется мне в этот момент каким-то огорошенным и неуверенным. Словно он слишком многое решает сейчас для себя. И он тоже молчит.
—И вот сейчас у тебя есть два выхода,— продолжаю я.—Ты можешь найти себе новую богиню и дальше падать в бездну…или увидеть наконец ту женщину, которая способна изменить все, пока не поздно.
—Сделай мне кофе, Этери,—после долгого молчания говорит Эд, а потом добавляет.—Пожалуйста.
И я делаю. Мы пьем кофе, работаем, отвечаем на телефонные звонки. И я больше не чувствую ни вины, ни желания, ни прошлого.
А на следующий день, 14 февраля , Даня приходит ко мне в кабинет с букетом пионов. Я же представляю, что они стоят почти как самолет, ведь сейчас февраль. И мне страшно подумать, сколько времени было потрачено, чтобы их найти. Эти цветы ярким пятном окрашивают комнату, а я просто не могу подобрать слов. Даня, как мальчишка, смотрит на меня и улыбается. А потом протягивает какие-то исписанные листы. Я смотрю на них предельно долго, пока сквозь туман в голове не осознаю данины слова. Он продумал шоу. До конца. Просто взял и сделал то, о чем мы говорили, но чего я постоянно боялась. А он задвинул все эти страхи и просто сделал.
Для меня.
И вот я стою посредине своего кабинета и не могу понять, почему. Кидаю взгляд на календарь…14 февраля. Праздник, который Даня никогда не признавал и всегда издевался над ним. Поэтому вряд ли это связано с датой. Но Даня ничего больше не говорит, а я не могу поверить в реальность. Я не могу поверить в то, что он делает это все для меня. Несмотря на то, что я с ним сделала, несмотря на то, что я чудовище…несмотря ни на что.
Мы стоим и смотрим на воплощенную идею, а я не могу говорить. Ставлю цветы в вазу, а потом спрашиваю у Дани:
-Думаешь, у нас правда может получиться шоу?
-Думаю, мы можем попробовать, - просто говорит Даня.
А я понимаю, что мне нужно еще одно подтверждение для себя и поэтому подкидываю монетку. Даня с улыбкой ловит ее и показывает : орел.
И я верю. Монетка еще ни разу не обманула меня. Но, когда я произношу это вслух, Даня интересуется:
-А когда ты бросила меня, ты тоже спрашивала у монетки?
И от этого вопроса земля уходит из-под ног. Но я не могу ему врать. Больше никогда. И поэтому просто киваю. Мне страшно, что Даня сейчас уйдет, что он хлопнет дверью и скажет, что это сумасшествие, но он остается на месте. А потом просит меня говорить. Потому что мы достаточно молчали и, наконец, слова созрели в нас и готовы превратиться в нечто большее. Теперь я не могу бояться, потому что страх всегда не дает сдвинуться с места, а нам пора идти вперед. И мне, и Дане. Мы больше не имеем права молчать и делать вид, что ничего не происходило. Я выпрямляю спину, смотрю Дане в глаза и понимаю: я отказываюсь бояться. Больше нет. Больше между нами никогда не станет мой страх.
И тогда я говорю.
—Я так боялась тебя потерять, Дань. Больше всего на свете, потому что это чувство внутри вдруг стало слишком сильным. И я позволила страху победить себя. Потому что. когда я думала, что ты упал с моста, мне казалось, что я тоже умерла. А я не могла тебя потерять…я не могла остаться одна после того, как ты изменил все. Но ты стал умирать рядом со мной. И это видели все, кроме меня…и тебя. Я убивала тебя,Даня, а никто из нас этого не замечал.—На этом моменте мой голос дрожит, но я скрещиваю руки на груди и продолжаю.—И ты никогда не бросил бы меня, поэтому мне пришлось сделать это самой. Я не имела права решать за нас обоих, но тогда все казалось таким логичным. Мне нужно было, чтобы ты жил, понимаешь? А потом оказалось, что это не спасает, а убивает тебя…какой глупый парадокс. Я отказалась от нас, чтобы спасти тебя и чуть не убила. И самое страшное, если бы не Дудаков, то никогда не заметила бы этого.—Мне становится так холодно, что я не могу дальше продолжать, но понимаю, что должна.—И я не врала тебе, а просто не договаривала правду. Причиной всего был Эд, да. Но только потому, что он первый рассказал, как забота обо мне тебя уничтожает. Он рассказал, как ты попал под машину от усталости и я не могла больше дышать… На тот момент мы не спали вместе. И сделали это только в Минске, когда я была уверена, что ты счастлив. Вот только крики из-за стены было нужно заглушать. И я это сделала. Один раз…а больше не смогла. Я знаю, что ты не сможешь простить меня, потому что я…ужасное чудовище и…
Но в этот момент Даня не дает мне закончить. В его глазах я вижу все: и боль, и нежность, и желание спрятать меня от всего мира и самой себя. Даня смотрит на меня и целует. Впервые за все это время он просто целует меня и не дает больше винить себя. Он не слушает меня, когда я снова называю себя чудовищем. Для Дани я чудище, но пока я не понимаю разницы…до того момента, когда он говорит то единственное, что имеет значение: Я —его. Целиком и полностью. Со всеми недостатками и достоинствами, чудовищами и демонами.
Я—его.
И в этом нет слепого желания обладать. Эти слова значат нечто большее: то, что меня принимают. И не имеет значения, сколько всего живет в моей бездне. Дане все равно, потому что он приручит тех демонов, кого можно приручить, и прогонит всех остальных. Я нужна ему вся, и он никому меня не отдаст. Я читаю это в даниных глазах, когда он обнимает меня, потому что между нами больше нет ни стен, ни обид. И сквозь обрушенные баррикады на волю вырываются и страх, и боль, которых я больше не боюсь. Поэтому я плачу. В этих слезах нет отчаянья и безысходности. Они вымывают из меня темноту и страдания, заполняя все покоем и ощущением того, что все теперь будет правильно.