Саша достал из верстака черные коробочки с крупными буквами, величиной со спичечный коробок каждая.
— Шрифты, — пояснил он, — есть угловатые, есть овальные, выбирайте по вкусу.
Мне было непонятно, почему буквы такие громоздкие. На панели пеленгатора им не хватило бы места. Может быть, это образцы?
— Я бы посоветовал вам взять такой шрифт, — Саша пододвинул коробку с ровными прямоугольными буквами.
— Нравится? — спросил я Славку.
— Подходяще.
— Тогда набирайте свою надпись. Когда закончите — позовете.
Мы вытряхнули содержимое коробки и по буковке набрали придуманное ранее название прибора. Славка случайно открыл светлую коробку, в ней были буквы латинского шрифта.
— Давай сделаем по-иностранному?
— Зачем? — возразил я.
— Красивее получится, оригинальнее.
— Только никто ничего не поймет.
— Это верно.
Мне тоже на какой-то момент захотелось выписать название пеленгатора в английской транскрипции, но вспомнил ребят, которые пишут на майках всякую заграничную чепуху, и отклонил Славкино предложение. Пусть все будет сделано по-нашему. «Сделано в СССР» — звучит гордо.
— Саша, — позвал я гравера, — иди сюда, готово.
Цаплин взял у нас буквы, закрепил в станке; потом установил в зажим нашу стальную пресс-форму, на которую предстояло нанести надпись.
— Теперь смотрите внимательно.
Он стал вручную водить держатель вдоль кромки буквы, а маленький резец, прижатый к стали, в точности повторял его движения. Только ход резца был короче. Цаплин двигал ручку с держателем на девять сантиметров, а резец процарапывал всего в один.
— Вот оно в чем дело, — вырвалось у меня, — станок уменьшает буквы.
— Да, это его главная задача. Если бы мы стали вырезать мелкие буквы, ушло бы очень много времени, а так получается быстро. Если нужно, станок уменьшит шрифт в пятьдесят раз! Продолжайте дальше сами, мне нужно поработать, — Саша снова оставил нас одних.
Дело шло медленно, но верно. Бессчетное число раз мы со Славкой водили держателем по буквам, а резец едва-едва намечал их крошечные контуры.
— А говорит, что так быстрее получается, шутит он, что ли, — ворчал Мороз.
— Непохоже, чтобы шутил, наверное, вручную выходит еще медленнее.
Я взглянул на часы — двенадцать. Вчера обещал маме обязательно сходить к отцу.
— Знаешь, Славка, мне в госпиталь надо слетать, ты справишься один?
— Иди, здесь и одному-то делать нечего.
Славка преувеличивал. От бесконечных однообразных движений уставали руки. Еще больше утомляла необходимость быть в постоянном напряжении. Стоило только один раз провести держатель дальше места, где кончается буква, и резец вспорол бы металл там, где это не требовалось. Пришлось бы заново шлифовать плиту.
Одному Славке придется работать без передышки, это ясно. Но какой он молодец!
Я с благодарностью думал о друге. Конечно, есть у него недостатки. Порой он резок, грубоват, но кто еще бы пошел за мной на этот завод, в ПТУ? Мне захотелось сделать для него что-то очень хорошее. Но что? Я взял его руку.
— Спасибо, Слава.
— Что ты? — Мороз растерялся.
Ну и пусть думает, что я не в себе. Я на самом деле эти дни был как полупомешанный. Все равно я сделаю для него все, что он ни попросит.
Скрипучий автобус лениво катился по городским улицам. В салоне было тесно, меня толкали, но я продолжал думать о Славке. Как отговаривали его одноклассники, родители. И все-таки он пошел со мной в ПТУ. Почему? Из благородства или сострадания к моему горю или потому, что действительно сильно привязан ко мне? Если им движет сострадание, то он оставит меня потом, когда все придет в норму. Время покажет, что стоит за нашей дружбой.
Пошел бы я за ним, как он пошел за мной? Сейчас, да. А раньше, до того, как отец попал в катастрофу? Разум подсказывал, что я не смог бы поступить так же самоотверженно, как это сделал он. Значит, я хуже его? Нет, я должен сделать для него что-то очень хорошее!
Вдруг я подумал, что влеку Славку дальше. Пойти в ПТУ, построить пеленгатор — это только полдела. Предстоит охота за «королем», сомнительная с точки зрения закона. Я хорошо понимал, что не имею права проводить самостоятельного расследования. Наконец, она опасна, неизвестно, чем все это кончится. О себе я не особенно беспокоился, но Славка мог жестоко поплатиться за свою доброту. Теперь мне стало ясно, что я должен, могу сделать. Решил поговорить с ним сразу же, как только приду из госпиталя.