— Осторожно! Не заденьте ногой! — послышалось сверху. Глянув туда, он обнаружил на липе телекамеру, а рядом с ней мужчину тяжелой весовой категории, с которого в три ручья тек пот.
— За что не задеть ногой? — тоном примерного ученика спросил Джамлет.
— За кабель! — откликнулось сверху несколько голосов.
После окончания митинга Джамлет Пурцхванидзе, боясь опять потерять в толпе Артема Хасиа, поспешил к помосту и помог сойти с него одуревшему на солнцепеке другу.
— Где ты опять, человече? Где ты? — тоном заботливого отца спросил Хасиа.
— Да я рядом стоял, — солгал Джамлет.
— А почему не выступил? Речь почему не сказал?
Пурцхванидзе хотел было объяснить, что ему никто не предлагал выступить, но передумал.
— Не было необходимости. Люди и так устали.
— Нехорошо, Джамлет, неправильно ты себя ведешь. Такая скромность тоже нехороша. Ты и без меня знаешь, что твое выступление имело бы особый резонанс. Ты сказал бы не как другие, а по-своему.
Веселая река участников праздника, обтекая пацхи, растекалась по площади Челюскинцев.
— Говорят, эти чурчхелы в конце праздника будут раздавать, — то ли в шутку, то ли всерьез сказал бородатый молодой человек в джинсах, дежуривший под телевизионной липой.
— Джамлет! — Артем Хасиа растерянно огляделся по сторонам. — Нигде не видно?
— Чего?
— Сам знаешь.
— Спустись вон в овраг, в заросли орешника, — простодушно посоветовал Пурцхванидзе.
Крепкий рослый парень — активист из местных, — раскинув ручищи, затеял на улице массовую пляску; цепочка танцоров двинулась прямо к Джамлету Пурцхванидзе, но он, извинившись, объяснил, что ждет человека и потому не может плясать.
Солнце, постояв в зените, медленно поползло вниз, а Джамлет Пурцхванидзе так и не дождался своего друга. Он все понял, но на всякий случай все-таки пробрался через орешник к ручью, бегущему по оврагу, и внимательно огляделся.
Артема Хасиа точно земля поглотила.
— Целая система разработана, как человека из-под носа увести… Молодцы, ничего не скажешь, — проговорил Джамлет Пурцхванидзе и решительно направился в ту сторону, где, по его предположениям, мимо городка Кимонаанти проходила автомобильная магистраль.
Ему не пришлось долго ждать. Почти сразу из-за поворота показался голубой автобус на тридцать два места. Шофер притормозил, не дожидаясь, когда вышедший на дорогу мужчина поднимет руку, и крикнул в приоткрытую дверцу:
— Тбилиси!
Пурцхванидзе кивнул.
Только они отъехали, сидящий рядом усатый мужчина с круглыми, как у совы, глазами и голосом потревоженной наседки, не сдержав любопытства, спросил:
— Где изволили быть в этих краях?
— В Кимонаанти.
— По какому поводу, если не секрет?
— По делу, — коротко отрезал Джамлет Пурцхванидзе и отвернулся.
Перевод А. Эбаноидзе
Конец
— Слышишь?
На старике фланелевая куртка, лоб до очков прикрыт непонятным головным убором, на ногах шлепанцы. Он осторожно опирается на перила балкона и зовет:
— Слышишь, что ли?
Никто не отзывается.
Вечереет. Жарко.
На улице ни души.
Тишина была бы полная, если б в изгороди трифолии не трещала единственная цикада.
— Катюша, слышишь? Нет?
Из кухни выглянула старушка в ситцевом халате, распахнула окно и глянула наверх.
— В чем дело?
— Поднимайся. Иди сюда. Целый день там возишься.
— Да погоди ты, старый, дай порядок навести. Мыши тут такое натворили…
— Поднимайся, поднимайся, нехорошо мне что-то.
Старуха неторопливо стянула резиновые перчатки, закрыла окно и долго, вздыхая, поднималась по лестнице.
— Дай пульс послушаю…
Они сидели на веранде и смотрели на высохшую черешню у калитки с корявыми ветвями и пожухлыми листьями.
— Немножко частит. Ничего, сейчас капель дам.
— Не хочу. Посиди тут немного.
— Какой же ты пугливый стал, Пармен. Разве так можно?
— При чем тут пугливый! Слыханное ли дело — целый день на кухне возиться. Хоть на часок присядь, поговорим. Я ведь человек. Прямо оглох от молчания. Ни в чем ты меры не знаешь.
— А ты спустись и глянь: перевернули мыши все. Девочка с ума сойдет, когда увидит.